— Не верю я волшебствам, и старуха твоя отвратительна должна быть! Как может она омолодить? — ворчал Фауст и изо всех сил упирался, не желал идти к ведьме. — Нет! Мое дело пропащее.
— Как человек науки он к ведовству относился скептически, и даже можно сказать отвратительно оно ему было.
— Не хочешь колдовства, есть природное средство, — издевался Мефистофель. — Возьми себе поле, паши, засевай, ухаживай за скотом, пей с ним и ешь, стань сам, как скот... Дело верное — будешь бегать, как молодой!
Фауст покосился на своего спутника и сказал:
— Рука к лопате не привычна, а мозг — к тесноте житейской.
Мефистофель изогнулся в притворном поклоне:
— Ну тогда извольте пожаловать к ведьме! Какой разговор?!
— Не хочешь ты меня понять! — гнул свое Фауст. — Бабка мне противна. Если о зелье речь, сам, что ли, не можешь сварить?
Мефистофель даже расхохотался от такой наивности:
— В этом деле знаниями не возьмешь! Тут опыт необходим, терпение, хитрости нужно всякие знать и способы. Черт научить может, а сделать... не по силам ему такая работенка!
Они явились к ведьме, в самое ее логово, где стоял на огне огромный черный котел, где обезьянкины детки во главе с мартышкой-папой сидели вокруг огня и грели свои нежные лапки, а мартышка-мама снимала пену с кипящего варева, пар которого изображал тысячи гнусных человеческих лиц. Эти лица плакали, пели в густом пару, показывали языки и корчили рожи, растягивались в удивлении перед жерлом вытяжной трубы, замирали на миг и убирались прочь в черный зев.
— Какие зверюшки милые, — восторженно пропел Мефистофель. — Вот вам, Фауст, господин слуга, а вот — госпожа служанка! А где же хозяйка, не могли бы вы мне сказать? — обратился Мефистофель к обезьянкам.
Мартышка-папа развернулся всем телом и расставил ручки ладошками вверх:
— Покушать изволила, и в дымоход удалилась!
— И долго она там воспарять собирается
— А вот покуда мы лапки греем! — сказал вежливо папа и показал язык — длинный, с пупырышками, как огурец.
Фауст тем временем разглядывал кухню. Все стены были увешаны и уставлены — пузырьки тут были, колбочки, склянки, бутылки, ложки с разными ручками, ситечки, сита, кастрюли, шумовки, сковородки всех форм и мастей. Все это странным образом покачивалось, подрагивало и издавало запах и звук. Иная бутылочка громко хлопала пробкой, и оттуда выглядывала любопытная рожица цвета жидкости, помещенной в бутылке, прислушивалась к разговору и снова вежливо затыкалась. С нежным звуком по блюдечку прокатывалось колечко, тяжело переваливался маятник и покашливал, как старичок.
— Как ты находишь этих зверьков? Милы, верно? — спросил Мефистофель.
— Да, да, — в тон ему проговорил Фауст.
— Омерзительнее я и не видел.
— А мне, так нравятся, — возразил черт. — Особенно беседовать с ними приятно. — И он снова обратился к зверям. — А ну-ка доложите, что там у вас кипит?
— Супчик для нищих, — поклонилась мартышка-мама.
— На такой супец охотников много! — кивнул Мефистофель.
И тут к нему подлез обезьяний папаша с костяным кубиком. Он нежно тронул лапкой обшлаг чертова рукава и, заглядывая в глаза, ласково произнес:
— Сыграй со мной в кости, а? Сделай меня богатым! Дай выиграть! Кто при деньгах, тот и при уме!
— Ох, знай ваш брат мартышка, что такое лото, вот было бы для вас счастье! — сказал Мефистофель и ткнул пальцем в решето. — А это зачем?
— Воров распознавать! — сказал обезьяний папаша и бросил в угол костяной кубик.- Посмотришь сквозь решето, и сразу честный от вора отсеется.
— Он снова собрался показать язык, но Мефистофель ткнул пальцем в пузатый горшок.
— Что здесь?
Звери подняли страшный шум:
— Ну и пень! Ну и дубина! Не знает, что в горшке! Как же понять ему тогда, что в котле варится?
Мартышки окружили Мефистофеля со всех сторон, усадили в кресло, дали в руки метлу и стали сдувать пылинки с него, кланялись почтительно и трещали, не умолкая, так что Мефистофель едва слышал Фауста, который добрался до ведьминского зеркала и увидел в нем дивной красоты женский образ.
— Я никогда такой красоты не видел! — говорил Фауст громко, словно хотел докричаться сквозь туманное стекло. — Я влюбился!
— Еще бы не влюбиться в такую красавицу! — густым басом проговорил Мефистофель. — Не зря же создатель шесть дней возился с этим светом! Вот и порядочное кое-что создал! — Черт помахал своей метлой и сказал важным голосом: — Дай срок, такую красавицу тебе подберем, что будешь визжать от счастья!
Обезьянки скакали вокруг Мефистофеля, хлопотали, всячески пытаясь оказать почет, и черт развалился на своем сиденье, держа метелку как скипетр:
— Чем я не царь ? Чем не владыка всего сущего и несущего на земле? — весело похохатывал Мефистофель.
Мартышка-мама бросила свою поварешку и с криком: «Царь! Царь!» — побежала искать корону. Она выгребла ее из старого хламья, и подскочил папаша-мартышка. Обеими руками он тоже вцепился в корону, одновременно пытаясь кланяться и стоять обязательно лицом к Мефистофелю. С дикими прыжками и визгами обезьяны хотели возложить корону на чертову голову, но дернули неловко, и она с хрустом разломилась на куски.
— Склеить ее надо! И непременно потом и кровью, как все царства склеены на земле! — завопили мартышки и запрыгали с кусками короны в лапках.
— Мы — поэты! Мы сейчас стихи слагать будем! — голосил мартышка-папа.
— У нас даже мысли появились! — вторила ему мартышка-мама, перескакивая через своих вездесущих детей.
И тут папаша схватил ее, заломил ей хвост набок с явным намерением совершить нечто предельно неприличное в обществе, так что даже Мефистофель поморщился:
— В откровенности вашей поэзии не откажешь!
Фауст оторвался от зеркала и попросил:
— Пойдем отсюда, а?!
Мефистофель не успел ответить: в котле булькнуло, огромный шмат пены бросился через край и расползся по угольям, испаряясь и тут же превращаясь в сотни самых разнообразных лиц, мордочек, харь и рож, которые, не успев даже приобрести выражение, срывались по направлению к черному зеву трубы. Все эти, с воем взлетающие от огня лица, устроили в трубе необычайную давку, в которой вдруг обозначилось встречное движение, и с криками: «Проклятые сволочи! Свиньи!» — явилась ведьма.
— Кто такие? Как смели переступить порог? — заорала она на Фауста и Мефистофеля. — Огнем спалю!
Ведьма цапнула поварешку, сунула ее в котел и обдала огненным веером Фауста, причем немало досталось и Мефистофелю.
Мефистофель вскочил, Мефистофель даже непристойно заскулил от неожиданности, он ухватил метлу за комель и давай молотить горшки с пузырьками. Горшки звонко лопались и разлетались в разные стороны, а пузыречки оседали, вздыхая, и разноцветие их немедленно превращалось в кровь.
— Не узнала, старая уродина! — орал Мефистофель. — Скелет скрипучий!
Ведьма в ужасе села на пол и вскинула руки, прося прощения, но Мефистофель не унимался.
— Мой камзол красный не признать, петушиное перо не признать! Все тут разнесу и с тобой покончу!
— Царь, царь! Господин мой! — заныла ведьма так жалобно, что даже испуганные обезьянки взрыднули. — Костяной ножки у вас не видно, копытца то есть. Воронят молодых с вами нет. Как узнать?
Мефистофель отшвырнул метлу и сел в кресло, смиряя гнев.
— На этот раз ты легко отделалась! Ведь мы и в самом деле давно не виделись. — Черт взмахнул руками, и обезьянки тут же подставили головы под его ладони. — А что касается копыта... Культура во всем белом свете и черта тронула. Не пристало сегодня являться в рогах да копытах и с хвостом. Я даже фальшивую ляжку себе приделал по последней моде.
— С ума сойду от радости! Сам сатана пожаловал! — кричала ведьма и всплескивала руками.
— Нет, нет ! Никакой я теперь не сатана! Слишком нашумело имечко! Зови меня теперь, бабка, господин барон. Я теперь кавалер не хуже других — благородных кровей и даже с гербом! — Черт сделал кукиш и покрутил им в воздухе. — Хорош гербок?
— В вашем духе и герб! — ласково улыбаясь, говорила ведьма.
Мефистофель повернулся к Фаусту и оскалил свою неунывающую красную пасть.
— Вот как с ведьмами-то надо, дружок! Вот что им, ведьмам-то, по душе!
— Чем могу служить? — спросила бабка.
Мефистофель перестал смеяться и вполне серьезно сказал:
— Есть у тебя напиточек древний? Тот, что с годами забористей?
Бабка закивала, уразумев, о чем речь. — Есть! И даже без запаха!
— Она подошла к Мефистофелю и на ухо ему прошептала: — Только не выдержит твой дружок! Он и часа не протянет после стакана!
— Не умничай, — пальцем погрозил Мефистофель. — Это добрый друг, и ничего с ним не случится. Давай, черти круг, говори слова, и тащи сюда чашку!
И ведьма принялась хлопотать. Мартышки притащили мел, бабка на полу начертила круг, стала ставить туда склянки, которые не сказать чтобы звякали, но заполняли пространство нежной музыкой. Мартышка-папа откуда-то вытащил факелы и роздал их детишкам-мартышкам, которые с полной серьезностью встали кругом, причем факелы страшно коптили. По манию ведьминой руки как бы из небытия явилась кафедра, и на кафедру была возложена книга.
— Подойди! — махнула ведьма Фаусту костлявой рукой, но тот смотрел с отвращением.
— Зачем комедия? — повернулся к Мефистофелю Фауст. — Я все это знаю! Глупости все это!
— Как тяжко с вами, с учеными мужами! — завздыхал черт. — Ну удружи бабушке! Она ведь тоже в своем роде доктор, и, как все доктора, блюдет ритуал.
Мефистофель взял Фауста за руку и поставил в круг.
Ведьма раскрыла книгу и принялась бормотать:
— Из единицы сотвори десятку, двойку — по боку, туда же и тройку...
— Спятила бабушка! — прошептал Фауст Мефистофелю.
— А у нее вся книга такая. — Черт подмигнул: потерпи, мол! — В этой книге ни умнику, ни дураку — никому нельзя разобраться! — Мефистофель помолчал, а потом прошептал: — Да ведь и всегда так было и есть! Посчитают на пальцах до трех и выдают чушь за истину. Во всякой церкви из одного творят троицу, из троицы — одного! Ведь люди... лишь бы болтнуть! Над смыслом никто башку не ломает!
Ведьма читала дальше про науки, которые покоряют мир, а Фауст ругался, на чем свет, никак не желал подчиниться обряду.
— Ну довольно! — сказал Мефистофель. — Где твое зелье?
Ведьма налила полную чашку и подала Фаусту, беспрестанно повторяя заклинания, кланяясь, покачивая головой и причмокивая. Фауст поднес питье к губам, и его дыхание отметнуло огонь.
— Пей! — грозно сказал Мефистофель. — С чертом на «ты», а перед огнем дрожишь!?
Фауст выпил, и ведьма вывела его из круга. — Теперь живо в путь! — заторопился Мефистофель. — Тебе пропотеть нужно. Разогнать по телу бальзам!
— На пользу чтобы пошло, на пользу! — с поклоном бормотала ведьма и заискивающе улыбалась снизу.
Мефистофель сделался величественен и грозен, так что мартышки, глядя на него, тряслись от страха.
— Дай-ка, я в зеркало еще разок гляну, — сделал движение Фауст, но Мефистофель не пустил его:
— Подумаешь, Елену Прекрасную увидел! Как силы в тебе взыграют, любая бабенка будет тебе Елена!
Мефистофель взял доктора за руку, и Фауст вынужден был бежать за ним вслед.