Несоразмерную своему существу легкость ощущал, проходя по улице, доктор Фауст. Он поглядывал на руки, с которых исчезли кислотные ожоги, трогал этими руками лоб, где не было больше морщин, и не мог отделаться от чисто женского и потому, казалось, постыдного ощущения радости по поводу столь незначительному. Не сутулилась больше спина, и не нужно было превозмогать постоянную боль в пояснице. Зубов теперь стало во рту полно. В ворковании птиц уши слышали любовную страсть, а глазу отличителен стал озорной зеленый задор листвы. Фауст был тот же, и мысли его были те же, но в теле такие гуляли силы, что неловко было думать ни о чем, кроме них. Эта перемена еще недавно могла бы насторожить и, может быть, даже напугать доктора, но сегодня, в яркий весенний день, невозможно было не подчиниться этим силам и не жить по их законам и правилам.
Пока Мефистофель подслушивал в церкви исповеди, Фауст гулял по солнечной стороне улицы, а навстречу ему от заутрени шел народ. Одна девушка отстала от всех, и Фауста как бы толкнуло к ней — то ли озорство, забытое совсем, молодое! — а может быть, девушка привлекла скромным видом, некой потупленностью, которой противоречила ее гордая молодая стать.
— Не позволит ли прекрасная госпожа проводить себя? — изогнулся Фауст в изящном поклоне. Он и сам удивился собственному проворству.
— Я не госпожа и я не прекрасна , - быстро ответила девушка, — и до дома дойду сама.
Она сделала шаг в сторону и хотела, видно, пройти, не поднимая глаз, но в последний момент подняла их, и ясная спокойная мысль уверенно овладела Фаустом. Он даже оробел перед мощью ее, неотвратимостью для себя. Все, бывшее до этого мгновения сложным, оказалось донельзя простым и очевидным: ему просто необходимо постоянно видеть это лицо и слышать этот голос, и больше ничего ему на свете не нужно, кроме этого голоса и этих глаз.
Словно из-под земли вывернулся Мефистофель, и Фауст набросился на него:
— Раздобудь мне девчонку!
— Какую? — опешил Мефистофель.
— Вот только что мимо прошла.
— Маргариту? — осклабился черт. — Или, если ласково, Гретхен! — Мефистофель посмотрел ей вслед и отрицательно покачал головой. — Никак не возможно! Она только что от исповеди. На ней никакого греха. Ей и у попа-то делать нечего было. Я слышал исповедь. Со скуки спятишь!
— Не младенец же она! Четырнадцать ей минуло, видать, давно!
Фауст был нетерпелив. Ему только сейчас по-настоящему захотелось, чтобы черт употребил свою силу, но Мефистофель, как назло, медлил.
— Заправский совратитель из тебя получился! — разворчался черт. — Все тебе сразу вынь да положь! Нельзя так!
Фауст рассвирепел. — Ты меня учить будешь?! Ну так знай: если я сегодня же не обниму ее, то в полночь наш договор расторгнут!
— Сегодня?! — полуспросил-полувоскликнул Мефистофель. — Да тут недели две провозишься, чтобы только придраться!
Злым смехом захохотал Фауст.
— Будь у меня покоя хоть на семь часов, я бы сам дело сладил, без чертовой помощи!
— Вы, пардон, француза из себя корчите! — перешел на «вы» Мефистофель. — Поухаживать да попереживать — вот где главное удовольствие!
— У меня и без того аппетит мощный.
— Ну а теперь без шуток, — голос Мефистофеля сделался строг и в нем послышались отдаленные громы. — Девчонку эту с лета не взять. Тут хитрость нужна.
— Платочек-то хоть какой утащить можно? — смирился Фауст. — А то и заглянуть в ее светелку.
— Чтоб ты знал, как я служу тебе, — сказал Мефистофель, — сегодня же свожу тебя в ее комнату.
— И я увидеть ее смогу? — вспыхнул Фауст.
— Нет! Она к соседке пойдет, а ты там помечтаешь.
Фауст улыбнулся умиротворенно, но потом спохватился:
— Постой! А подарок как же?
— Вот это да! Сразу и подарки! — Мефистофель стал похож на ворчуна-старичка. — Ладно, будут тебе подарки. Проведаю старые склады, так и быть.