В хмурый день зимы возвратился Фауст после бесовской ночи, которая длилась, сколько ей нужно было, и кончилась, когда захотела. Тучи брели над полузаснеженным полем, сизыми брюхами задевая дерево на холме, и дерево гнулось под ветром, скреблось когтистыми ветками, словно в землю назад просилось из сырого серого дня.
— Гретхен, — было первое слово, которое произнес Фауст. — Где она, что с ней?
Мефистофель огляделся, прищурился, словно поискал, на снегу и на облаках, что за Гретхен, какая Гретхен, а потом как бы припомнил и разглядел.
— Она жива пока, но завтра ее казнят.
— Что ты несешь? — ужаснулся Фауст.
Мефистофель улыбнулся Фаусту и ласково на ухо прожурчал:
— Так ведь она же ребеночка утопила! Родила и в болото бросила, пока ты за ведьмами бегал. Потом ее судили, как водится, и завтра — смерть.
— Что ж ты молчал? — еле проговорил, услышав такие новости, Фауст.
— Не она — первая, не она и последняя, — отмахнулся черт.
— О Дух бесконечный! — задрожал Фауст. — Верни этому чудовищу собачий образ! У меня — мороз по коже от судьбы одной, он — о тысячах говорит, смеясь. Собака! Собака! И не более, чем пес!
Мефистофель оскалился, Мефистофель прочь отбросил притворство, неожиданно распахнув такую пропасть, что Фауст отпрянул.
— Дальше этого не дано ступить человеку! Не тянешь ты вместе с нами, как курица среди птиц. Взлетел бы, да какие твои полеты! — снова подпустил Мефистофель черного смеха . — Но не мы тебя искали, ты — нас!
— О Дух пресветлый! — выдохнул, шатаясь от горя, Фауст. — Он рад тому, чему имя — ужас!
— Брось ты! — махнул рукой черт.
Фауст схватил Мефистофеля за рукав:
— Спаси ее! Спаси или проклятие тебе на все времена!
В глазах Фауста такая стояла боль, что теперь отшатнулся черт.
— Легко сказать: спаси! Ей мстят за смерть, и не черту ломать замки и рвать цепи мщения, да будет тебе известно! Да и... Я, что ли, все это натворил?
Фауст огляделся: чем бы врезать мерзавцу!
— Вот бы молнию тебе в руку, да гром в зубы! — снова ощерился Мефистофель. — Пришибить того, кто осмелился возразить! Чем не тиран — человечишко смертный!
Фауст сжал зубы и медленно произнес:
— Доставь меня туда. Она должна быть свободна.
— Это опасно для тебя. Ты — убийца. Духи мщения тебя поджидают.
— Опасно... — с презрением повторил Фауст. — Веди, говорю!
Мефистофель внимательно на него посмотрел и сказал:
— Я не все могу, право слово! Но страже башку заморочу. Это можно. Ты бери ключи и выводи ее поскорее. Волшебные кони вас будут ждать.
— Вперед! — мрачно вымолвил Фауст.
Черная туча низко прошла над самой землей, и отделился от тучи конь — черный, страшный. Глазницы коня — без глаз.
— Этот — твой, — сказал Мефистофель.
К Мефистофелю прибежала по снегу конская падаль, брошенная с осени под кустом — белый с остатками шкуры скелет.
Сумерки серыми лапами придушивали денек, вьюжными петлями за землю цеплялись тучи. Никто не видел, как мчался во мраке Фауст, как шляпа с него сбилась и моталась на привязи за спиной. Спокойно восседал на дохлятине Мефистофель, и кость лошадиная зеленью просвечивала во тьме. Для черта словно и не было ветра, снега и туч. Он ехал, движимый собственной волей, как бы в ином пространстве, недоступном пониманию смертного человеческого ума. Ни плащ его не развевался, ни волос. Он спокойно повернул голову к Фаусту и спросил:
— Что ты видишь там, сбоку, куда глядишь?
— Место лобное вижу, казни место.
— Не смотри, — сказал Мефистофель.
— Почему они возятся там? Что им надо?
— Ведьмы?
— Ведьмы. — кивнул головой Фауст. — Взлетают, спускаются, кружат.
— Мне не ведомо, что они там заварили. — голос черта был мрачен и отстранен.
— У камня у смертного что-то творят.
— Ведьминское дело.
— Что-то посыпали они там, а теперь воскурили.
— Мимо! Мимо! — заорал Мефистофель, словно ножом два раза пырнул.
Туча с испугу ухнула разом весь снег и закрыла видение, завалила. Колокол погребальный на башне храма качнулся два раза: Грет-хен...