Дунул Мефистофель — и стража уснула, махнул рукой — и в руку влипла связка ключей.
— Иди да поторапливайся! — вручил он ключи Фаусту. — Я о волшебных конях позабочусь.
Фауст взял фонарь у спящего сторожа, которого сон свалил прямо на землю, отворил дверь тюрьмы и побежал вниз, поскальзываясь на отсыревших ступенях.
Затхлый мрак обступил его со всех сторон, и от живота к сердцу подполз леденящий постыдный страх. Фауст оцепенел. Перед ним была кованая дверь в самую страшную темницу тюрьмы, откуда преступники уходили на смертную казнь.
— Какая же она преступница? — простонал Фауст и уткнулся в мокрый, словно плачущий, камень. — О счастье мечтала — вот и все преступление.
Но не здешний в стены въевшийся смертный страх был ужасен. Ужасно было увидеть Гретхен. Суд ее страшен и приговор. Уйти хотелось, скрыться хотелось. Но цена трусости — ее смерть. Слишком дорогая цена.
Фауст взялся, наконец, за запор. Ключ заело, не проворачивался никак, и Фауст рукой стал сворачивать замок, палец придавил, и побежала из пальца кровь.
Нечто похожее на пение послышалось из-за двери. Не песня — слабым голосом безумный речитатив:
— Извела меня на смерть развратная мать, вор-папаша сумел до кости обглодать, кости в землю зарыла сестричка моя, а душа улетела в иные края. Словно птаха лесная, летит.
Фауст сломал замок и отворил дверь. В тиши подземелья сквозь собственный сердечный бешеный стук расслышал он глухую возню цепей и шорох соломы. Он увидел Маргариту. Она отпрянула перед светом его фонаря, и спиной прижалась к стене.
— Смертушка пришла, — тихо молвила Маргарита. — Жесто-о-окая! — прошептала.
Фауст испугался что она закричит, и рукой замахал:
— Тихо! Тихо! Я на свободу тебя пущу!
Словно не расслышала Маргарита. Бессильная, она сползла по мокрой холодной стене, не ощущая, видимо, сырости и холода, и рухнула на колени. Цепи кучками сбежались у ее рук.
— Человек! Горе мое услышь!
— Тише ты! Не разбуди стражу! — пробормотал Фауст и склонился к цепям: замок стал на них искать, ключ подбирать, за фонарь хватался — не знал, куда поставить его, чтобы видно было замок и ключи.
Маргарита молча смотрела на его хлопоты, а потом сказала хриплым голосом:
— Кто тебе власть такую дал надо мной, палач? Ведь полночь еще. Хоть до утра дожить позволь!
Она поднялась с коленей, и, как живые, вслед рукам побежали цепи. Маргарита встала в полный рост, закрыла на миг глаза, словно с силами собиралась, и слезы проложили дорожки на нечистых ее щеках.
— Я и не жила ведь еще совсем. Молода ведь я. И красивая, говорят, была. Красота и сгубила. Друг-то рядышком был, а теперь — далеко-о-о!
Фауст цепи ее теребил, один замок открыл, за вторым потянулся, а у самого руки дрожат, слезы мешают смотреть.
— Что ж ты меня так хватаешь, так дергаешь! Тебе-то я что такое сделала? Я тебя в первый раз вижу, а вот уж и на коленях была.
Маргарита стояла, пустив руки по телу, и в глазах ее был безумный блеск, словно нечто, только ей видное, отразилось в ее глазах.
— Ах во-о-от что тебе от меня надо! — словно догадалась Маргарита. — Да я вся твоя! Вся! Мне бы только доченьку накормить! — Она склонилась к Фаусту, пытаясь в лицо его заглянуть. — Я ее всю ночь целовала, а покормить не успела. Отняли у меня дочку-то, — тронула Маргарита Фауста за плечо. — Унесли крошку, а сказали, что я ее извела! Убила, якобы! Всякой радости лишили меня! А сами про меня поют злые песни! Страшные сказки сказывают. Но в сказках мачеха детей убивает, а мать разве убивает? Мать не убивает детей никогда! Да и я не такая!
Фауст как был на коленях, так и ткнулся в ноги ей головой.
— Освобожу я тебя сейчас от всех болей! Это же я. Любимый твой.
Маргарита рухнула рядом с ним на каменный пол и зашептала на ухо горячо:
— Смотри, что под порогом! Под ступеньку-то глянь! Там же ад кипит, злой дух завывает.
— Гретхен! Гретхен! — закричал, не выдержав, Фауст.
Маргарита вскочила, и — подались замки — пали к ногам ее цепи.
— Друг позвал! — радостно вытянула шею Маргарита. — Где же он? Ведь его же голос! — Она засмеялась прежним сладким хрустальным смехом. — Свободна! Ведь его голос слышен сквозь адский вой! Он пришел. Он — за порогом!
— Я здесь, — сказал Фауст, вставая.
— Ты? — изумилась Гретхен. — А ну-ка еще раз скажи! — И, не дождавшись, пока он скажет, она раскинула руки и закричала: — Ты! Ты! И нет теперь тюрьмы и мучений! Ты спасти меня пришел. Я спасена, — Маргарита прижала руки к груди и ласково пропела: — Как на улице тогда, в первый раз, словно в садике у Марты тогда...
Фауст за руку ее схватил и потянул к двери.
— Пошли скорей!
— Помедли, родной, помедли, так славно мне подле тебя! — Маргарита потянулась к Фаусту, поцеловать его хотела, но он дернул ее за руку.
— Поторопись, дорого нам обойдется медлительность!
— Как! — воскликнула Маргарита. — На миг отлучился, целовать разучился. Страшно мне что-то с тобой. А бывало... Ох как бывало жарко ты целовал! Ну поцелуй же меня! — Маргарита обняла Фауста, губы его нашла своими губами, но отпрянула в тот же миг. — Ты холоден. Ты не любишь. — Маргарита отступила от Фауста в темноту, отвернулась.
Фауст руку ее поймал, удержал, слова ласковые наскоро проговорил, но одно только слышалось в тех словах: пошли отсюда скорее!
Гретхен вырвала руку и повернула к нему лицо. Величественная гордая скорбь была на ее лице.
— Как же ты освободить-то меня пришел! Не страшно тебе такую мерзкую гадину пускать на свободу? С цепи пускать! Мать я порешила. Ребенка я утопила — нам с тобой дарованное дитя! — И вдруг припала Гретхен к его руке: — Дай мне руку твою, дай! Снится мне это, или все явь? Да что это у тебя! Никак, кровь? Его кровь. Брата кровь. Что ты наделал!
Фауст обнял ее, погладил по волосам:
— Оставь прошлое прошлому! Ты нас погубишь.
— Нет, нет! Тебе еще рано помирать. Ты три могилы должен выкопать: маме, брату, и мне... поодаль. Малышку ко мне положи, к правой груди. — И вдруг заплакала Маргарита, руками зажала рот. — Никто теперь со мной рядом не ляжет. И ты меня оттолкнешь. И ты.
Фауст обнял ее плечи и повел к выходу.
— Я ведь это. Ты же видишь. Пойдем!
— Куда? — подняла Маргарита лицо.
— Прочь отсюда.
— Там могила меня ждет и смерть стережет. Вечный покой, — выдохнула Маргарита. — Ты иди! — подтолкнула она Фауста к выходу. — Если бы только могла я с тобой вместе пойти!
— Да можешь ты. Дверь-то открыта.
Маргарита вздохнула глубоко и выдохнула со стоном.
— Ах, милый, нет для меня никакой надежды. Среди чужих жить, милостыню просить, ходить да оглядываться...
Фауст стиснул руку ее:
— Я останусь с тобой.
Снова странный блеск возник в глазах Маргариты, словно некие видения отразились в ее глазах.
— Беги скорей! Дитя свое несчастное сохрани! — Гретхен взяла Фауста за руку и спокойным голосом проговорила: — Сейчас пойдешь вдоль ручья, потом по тропинке в лес. По левой руке будет озерцо, болотце лесное, там еще доска или бревно торчит из воды. Ребеночек шевелится, ручки тянет. Спаси, не медли!
Фауста била дрожь.
— Опомнись, милая! Один шаг, и ты на свободе!
Но Гретхен не слышала его. Она видела свое и говорила свое.
— Скорей бы мимо горы прошмыгнуть! Тут матушка на камне сидит. Жуть! Сидит, головой клюет. Спит! И никогда не проснется. Мы ее усыпили, чтобы веселиться не мешала. Счастливое было времечко.
Фауст обнял ее, поднять хотел, унести хотел, но Гретхен вырвалась из его рук.
— Зачем грубо так? Пусти! Я ведь все делала, как ты хотел.
— Уже светать скоро будет. День наступает, — кричал, но не мог докричаться Фауст.
Она как бы и не слышала его, свое слышала.
— День. Последний день жизни моей. Как раз бы быть нашей свадьбе. Осторожнее! Вдруг кто узнает, что ты был у меня всю ночь! Может быть, свидимся, только в танце не свидимся никогда.
Фауст обнимал Гретхен, но она была далеко. Она говорила об улице, по которой ее вели, о толпах народа на улицах и на площади и как все смотрят и ужасаются, словно не над ней одной, а над каждым из толпы сейчас занесут топор. И вот проговорили колокола, судья жезл сломал в знак того, что окончательно сломана жизнь. Связали Гретхен и подвели к плахе. И замерли толпы, и в мире сделалась могильная тишина.
— Лучше бы мне и не родиться, — бессильно бормотал Фауст.
И тут появился Мефистофель.
— Ну что вы тянете? Кони дрожат, рассвет скоро. Пропадете!
— Этому что тут, на святом месте, надо? — закричала-забилась Маргарита. — Он за мной пришел. Пошли его прочь!
— Ты жить должна, — хотел перекричать ее Фауст, но как бы и себя, горе свое хотел он перекричать.
Маргарита оттолкнула Фауста от себя, подняла руки и воскликнула:
— Божьему суду себя отдаю. Божьему.
Мефистофель схватил за руку Фауста.
— Пошли отсюда, а то брошу тебя!
— Спаси меня, Господи! — молилась Маргарита. — Возьмите меня, ангелы Божии! Ужасом от тебя веет, Генрих.
— Бежим! — орал Мефистофель. — Она осуждена!
И тут словно камни тюрьмы проговорили, словно зев темницы породил слово, а может быть, сверху прозвучало, как гром:
— Спасена!
— Бежим! — тянул за собой Фауста Мефистофель, и Фауст увидел, как, бессильная, оседает на пол Гретхен, как что-то светлое метнулось от нее вверх. И голос слабеющий прошептал:
— Генрих, Генрих...