После праздника отдых императора не был долгим. Взошло солнце, и слуги не замедлили сообщить, что Его Величество, повелитель народов и государств, явится на прогулку в дворцовый сад. Придворные собрались у двери и гадали: что молвит государь и как взглянет? Накажет иль наградит? Слишком необычен был маскарад, и придворный народец не смел судить: удался праздник или — ужас! — полный провал.
Фауст и Мефистофель, скромно одетые, чтобы не выделяться, прохаживались в сторонке. Их старались не замечать, но и пренебрежения никто не выказывал: как бы хвалить потом не пришлось.
Двери наконец отворились, государь вышел на крыльцо, и Фауст первым отвесил поклон, как заправский царедворец. Еще ловчее оказался Мефистофель: недолго думая, он бросился на колени, и — делать нечего! — Фауст должен был грохнуться рядом с ним.
— Ваше величество, прости нам вчерашний шутовской пожар! — проговорил Фауст, а Мефистофель поддакнул и дурашливой заломил руки.
— Ах встаньте, встаньте! — ласково обратился к ним государь и с удовольствием посмотрел на свиту, как бы всем желая показать: вот так слуги у меня! Черти!
— Я побольше бы желал таких шуток! — Карие глаза императора сверкали, видно было, как хочется ему поделиться тем, что увидел он и пережил.
— Стоило глянуть туда, в эту бездну, как я оказался среди огня, такое было ощущение, будто я — бог и ведаю богатством мира.
— Государю хотелось всех увлечь своим восторгом, и он, пренебрегая этикетом и императорским достоинством, стал ходить между придворными, касаясь их рук и заглядывая в глаза. Придворные едва не задыхались от счастья.
— Представьте себе: уголья, как черные скалы, огни мечутся туда-сюда, языками тянутся к своду. Чудный храм является и исчезает, растет и рушится, рушится и растет. Между огненными столбами — нескончаемая череда: народы идут и присягают на верность. — Государь понизил голос, чтобы сообщить нечто совершенно невероятное: — Многих из вас я вокруг себя узнавал, будто вы — саламандры, которые огня не боятся, а я ваш повелитель.
— Его величество потупился, словно извиниться хотел за столь странное видение. Все молчали, не ведая, что сказать. Один Мефистофель весело хмыкнул и заорал:
— Ты и был, государь, повелитель огня! И не только огня! Любая стихия тебе подвластна!
Придворные только глаза таращили на такую прыть, а Мефистофель, ни капельки не смущаясь, такие воскурил фимиамы, такого вранья нагустил, что даже привычный к прославлениям император смущенно отвернулся и слушал, разглядывая розовый куст.
— Если бы вашему величеству угодно было прогуляться в море, если бы ножки ваши прошли по донным россыпям жемчугов... Вы увидели бы, как смирятся дикие злые волны, как взвалят они друг на друга свою зеленую с пурпурным отливом плоть, и встанет небывалой красы дворец, ваши замечательные покои. Вы будете их центром, их средоточием, и, куда бы вы ни направили свои стопы, весь дивный дворец, вся эта, ходуном ходящая, плясом пляшущая, жизнью прыщущая стена с места стронется вместе с вами — перед вами, сбоку и сзади вас! Морские чудища сбегутся на это диво. Им внутрь захочется, но не дано им будет проникнуть внутрь. Игруны-дракончики сверкнут золотой чешуей, акула ляскнет вам в лицо страшной пастью, а вы засмеетесь и рукой махнете. Такая там поднимется толчея и давка, какой и тут, при дворе, никогда не бывало.
Император оставил розовый куст и ждал, чем закончит сказку свою Мефистофель.
— Но для милых вашему сердцу существ волшебная стена не будет преградой. К вам явятся нереиды — дочери морского царя, и самая известная среди них — Фетида. Вместе с ней ваше величество отправится на Олимп, и воздушные пространства вам, государь, покорятся тоже!
Государь рассмеялся и сострил:
— В небеса, пожалуйста, сам ступай! На этот трон спешить не следует.
Первым остроту оценил Мефистофель. Он хохотнул, ладонями хлопнул — пусть развязно, но какой с шута спрос!?
— Земля и так вся в вашей власти, государь!
Придворные были оттеснены. Ни слова не вставить, ни услужить, всем дорогу перешел новый шут.
-Славно, что ты здесь оказался, — ласково молвил государь Мефистофелю. — Ты — сказочник не хуже Шехерезады, и я сумею тебя отблагодарить.
Карие навыкате глаза императора смеялись, утреннее солнце щедро светило ему в лицо, и розовый куст за высокочтимой спиной такого выдал буйного цвета, словно охнул, напрягшись, словно ударился в блуд, словно разом решил отцвести за все свои будущие и прошлые времена.
— Государь, государь! — послышался голос смотрителя императорского двора.
Неслыханной дерзостью было бежать по дорожке и окликать его величество, как мальчишку. Но знать нешуточной важности была весть, если опытный царедворец позволил себе пренебречь этикетом.
Государь полуоглянулся и кивком разрешил:
— Говори!
— Великая радость, ваше величество! Радость-то какая! Позвольте вам доложить, что все долги уплачены, заклады выкуплены, когти ростовщиков нам не грозят, и я... я, Ваше Величество, счастлив!
Не успел договорить смотритель двора, как с другой стороны прибежал раскрасневшийся военачальник. Никак не обращаясь к государю, он рявкнул так, что с куста посыпалась утренняя роса.
— Войска получили все сполна! Все нам верны и веселятся. Девки по кабакам пляшут!
Военачальник повертел своей маленькой головой на толстой шее, поморгал глазами, словно недоумевая: зачем здесь приплелись еще и кабацкие девки? Но некогда было ему извиняться, потому что следом приковылял со своей палкой канцлер, а рядом с ним — улыбчивый, приветливый, как никогда, казначей.
— Что с вами? Вас всех подменили как будто! — удивился государь. — Вы — довольны, и... бегом бегаете!
Казначей отвесил его величеству низкий поклон и произнес, показывая на Фауста и Мефистофеля:
— Их нужно спрашивать. Их рук дело.
— Доклады надлежит делать канцлеру, — скромно ответил Фауст и отошел в сторону, словно уступил канцлеру место.
Вечно бледное, вечно злое лицо Его Преосвященства разрумянилось. Даже крест, который тяжкой ношей таскал он на впалой груди, сиял теперь на солнце и бросал на бороду желтый зайчик. Нисколечки не опираясь на посох, напротив, даже поигрывая им, канцлер торжественно выступил пред государевы очи, достал бумагу из-за обшлага и сказал:
— Я рад, что дожил до сего дня, и мне довелось увидеть судьбоносный лист, который обратил во благо все беды.
— Какой лист? — подняв брови, спросил государь.
Канцлер приложил бумагу к посоху, развернул ее, словно на доске, и прочитал:
— Настоящим уведомляем, что сей билет равноценен тысяче крон, чего ручательством суть неисчислимые сокровища в недрах земель наших. По извлечении богатств обменивается на золото.
Император вздрогнул, брови его нахмурились, он протянул руку канцлеру, и канцлер с поклоном подал билет государю. Его величество прочитал бумагу один раз, потом другой. Карие глаза сделались черными от гнева.
— Кто посмел? Кто подпись мою подделать посмел? Кто, я спрашиваю?
— Никто ничего не подделывал, государь, — сладким голосом возразил казначей. Он отделился от свиты и встал рядом с канцлером. — Вы сами и подписали!
— Я? — опешил император.
— Да, — радостно вздохнул казначей. — На маскараде. Сегодня ночью. Ваше величество изволили Пана изображать. Вам весело было, и мы с канцлером подошли: мол, сами счастливы, и народ осчастливьте. Перо вам подали, вы и чиркнули подпись. А потом этот взмах пера повторили тысячи мастеров. Печатники распечатали билеты по десять, тридцать, пятьдесят и сто крон. И, знаете, Ваше Величество, как легко вздохнул народ! — Казначей и сам перевел дух, потому что морщина гнева Его Величества разгладилась, и глаза снова стали карими. — Ведь город умирал, а теперь все ожило. Торговля началась! Вот радость!
Казначей рукой махнул и даже ногой топнул от удовольствия.
Император еще раз внимательно посмотрел на листок, повертел его так и этак.
— Если двор и войско согласны брать это вместо золота, я не против. Хоть и странно все это.
Канцлера с казначеем решил поддержать простодушный смотритель императорского двора. Он осторожно подкивнул государю, вынул из кармана горсть билетов и поднял над головой.
— Ваше величество, эти крошки разбежались по белу свету, и ни одной силе их теперь не догнать. Менялы распахнули лавки, берут билеты и отсыпают золота с серебром. Народ бросился к пекарям, мясникам, виноделам. Одни пировать хотят, другие приодеться — страсть! Закройщики торопятся, портные спешат. Во всех кабаках орут: императору слава!
— Императору слава! Императору слава! — дурацким голосом завопил Мефистофель, и, не давая его величеству опомниться, понес глупости, неприличные для столь высокочтимых ушей. — Вы бы, ваше величество, прошлись по темной улочке, где гулящая красотка из-за веера подмигивает глазком. Побоку теперь стишки да гитары! Вы ей бумажку — она вам себя! Да и мужчине каково мешок с серебром таскать?! А так — прихватишь билетик и спрячешь у сердца, рядышком с любовным письмишком. Попам опять же удобно. Из руки в руку купюра — шасть — и в молитвенник. Солдатики теперь легче на ходу будут. Раньше зашьет себе воин монет в пояс, и с места его не стронешь — тяжел. А теперь, с бумажкой, он на любых камнях и кочках совершенно сделается боеспособен.
Государь улыбнулся на эти забавные замечания и повернулся к Фаусту, который тоже пожелал высказаться.
— Столько в землях ваших сокровищ, государь, что никакой фантазии не хватит представить себе такую громаду. Только духам дано бесконечно созерцать бесконечность.
— Да не сомневайся, ваше высочество! — снова заорал Мефистофель. — Все привыкнут скоро, и будут денежки гулять вместе с золотом для общего счастья.
Император сделался по-прежнему весел. Несколько мгновений он любовался кустом, тронул рукой цветок и сказал, обращаясь к Фаусту и казначею:
— Услуга ваша значительна. Это — государственная услуга. Соответственной должна быть и награда. — Государь оглянулся на свиту, словно просил не возражать. — Вам ведать сокровищами земли. Всякая добыча возможна лишь по вашему слову. Пусть в вашем лице объединится подземный мир и земной.
Казначей и Фауст отвесили низкий поклон, а свита с канцлером во главе согласно кивнула.
— Между нами не должно быть никаких ссор, — шепнул Фаусту на ухо казначей. — К тому же я счастлив сотрудничать с чародеем.
Фауст улыбнулся на эту речь и удалился вместе с казначеем в его покои.
Тем временем слуги вынесли государю шитую золотом сумку с билетами.
— Я хотел бы наградить вас всех по такому случаю, — торжественно произнес государь. — Но прежде я желал бы знать, на что вы употребите награду.
Слуги стали подходить к государю — пажи, камергеры, смотрители областей. И каждый доверительно сообщал, что собирается делать: один напиться пожелал, другой — одарить любовницу, третьего в кости играть потянуло, а четвертый захотел прикупить себе замок. Грустно выслушивал эти откровения император. Никто не собирался начинать жить иначе, никто не затевал новых дел. Всяк получал сокровище, чтобы остаться тем, кем и был.
И тут к императору прибежал, запыхавшись, старый шут.
— Ваше величество, подай от щедрот своих на мою бедность!
— Так ты не спился до смерти? — искренне обрадовался император. — Я тебя уже в сердце похоронил.
— Слишком беден я, чтобы до смерти напиваться. — Шут почесал свой красный нос и полюбопытствовал: — Говорят, ты волшебными бумагами всех оделяешь? Может и мне достанется?
— Тогда ты уж точно сопьешься, — возразил император, но вытащил из сумы пачку денег и бросил к ногам шута.
— И что мне с ними делать? — таращил глаза толстый пьяница. — Тут пять тысяч крон!
— Бери, бери! Все твое! — махнул рукой император и обратился к другим слугам, которые теснились вокруг.
— Никак воскрес, бочка! — окликнул шута Мефистофель.
— Приходилось мне воскресать, — сообщил шут, не поднимая от денег глаз. — Но ни разу не удавалось воскресать так удачно. Вот не звенят, а, говорят, золото!
— В этом не сомневайся, — похлопывал его по плечу Мефистофель. — И золото, и эти бумажки пропиваются одинаково хорошо.
Но старый бражник не слушал, что ему шепчет черт. С оплывшего сизого лица вдруг сбежала шутовская личина. От хамской услужливости, ради которой держали его при дворе, не осталось и следа. Властное лицо хозяина смотрело на Мефистофеля — хозяина скота, угодий, земель.
— Ведь на эти деньги дом можно купить. Землю можно купить! Человеком можно стать с такими деньгами!
Он спрятал деньги за пазуху, оторвал от рукава бубенчик, который некстати звякнул, бросил его в розовый куст и пошел из дворца, пошел...
— Эк его, пошутил! — качал головой Мефистофель. — Кто скажет, что не остер!?