Мефистофель с Фаустом на руках поначалу не знал, куда и деваться. Доктор почти не дышал, но душа не оставила обвисшее тело: еле слышное сердце стучало еще в груди и кошмарные сны прорывались наружу чуть слышным стоном. Своим внутренним взором черт окинул окрестный мир и, не найдя подходящего места, решил вернуть Фауста в его собственный кабинет.
Черт уложил несчастного доктора за печью, за занавеской, где стояла дедовская кровать, укрыл затертым дедовским покрывалом и долго стоял над ним, покачивая головой и бормоча себе под нос, мол поспи, бедняга, дело известное: от Елениных чар никто не мог очухаться сразу.
В кабинете доктора Фауста ничто не изменилось: словно только вчера он улетел отсюда вместе с Мефистофелем на плаще, словно и не было всех этих дивных событий, которые продолжались с десяток лет. Те же окна цветные, но стали серее, те же книги, но пыль на них попышнела, паутина все та же, но бороды ее стали длинней. Даже ведро с мухой стояло на прежнем месте, только вместо воды в нем была иссохшая мышь.
Мефистофель подошел к столу Фауста, в пустую чернильницу заглянул, перо взял в руку, то перо, которым Фауст отписал душу черту, и увидел на кончике засохшую кровь.
— То-то бы радость для собирателя! — усмехнулся Мефистофель. — Редкая вещица. Дорогая!
Мантия доктора с меховым воротником висела на рогульке.
— Не в этом ли халате дурачил я новичка? Еще бы разик доцентом прикинуться! — тихо хихикнул черт.
Смеху ради Мефистофель украсил свой череп высоколобой лысиной и напялил шапочку ученого мужа. Потом он снял докторский плащ, тряхнул его слегка, и туча моли, мух и букашек бросилась во все стороны, как из разворошенной навозной кучи.
— Эка вас тут набралось! — хмыкнул черт.
Мошкара столбом поднялась вокруг Мефистофеля, запела, засопела всеми своими носами:
— Привет, папашка! Родитель, привет! Мы узнали тебя, сеятеля неутомимого! Ах ты какой, ух, сладкий! Подлые мыслишки живут в сердчишке, а мошки — в людской одежке!
— Ах вы, ах, молодежь! — загоготал Мефистофель. — Сей, сей, не жалей, жатва будет веселей!
Он еще разок тряхнул хламиду, и мошки бросились прятаться в книги, коробки, свитки, горшки, в черепе на столе поспешили устроить себе жилье.
Мефистофель облекся в мантию, сел в кресло Фауста и дернул колокольчик, которым доктор в былые дни звал к себе из соседней комнаты Вагнера, фамулуса своего, ученика.
Запыленный металл ворохнулся, поперхнулся, и тут же затих.
— Ах ты, дрянь! — рявкнул Мефистофель. — А ну звени!
Колоколец так с испугу затрясся, что от звона дрогнули вековые стены, с дверей посрывало запоры, волной вскоробило каменный пол, а с потолка полетела закопченная известь.
— Вот это называется: позвонили! — довольно сказал Мефистофель, несмотря на то, что звонок от таких усилий разлетелся в прах.
Новый фамулус прибежал на звон и, изумленный, заглядывал в кабинет, не зная, входить ему или убираться.
— Входи, Никодим, входи! — широким жестом пригласил Мефистофель.
Фамулус сложил молитвенно руки и поклонился:
— Меня действительно зовут Никодим. Я бы помолиться хотел, такого страху вы на меня нагнали!
— Это лишнее! — барским басом проговорил Мефистофель.
— Откуда же вам имя мое известно? — робко спросил ученик.
— Тоже мне тайна! — хохотнул черт, — я вообще много знаю! И ваше имя мне среди прочего ведомо тоже. Вы ведь кажется вечный студент, мученик на поле науки? — Мефистофель откинул голову и захохотал. — Все теории строите, карточные домики возводите с большим напряжением сил? Но ведь даже великий дух в возведении карточных домиков слабоват!
Никодим еще раз поклонился на всякий случай, ибо не каждому гостю дано столь мощно звонить, и ничего не ответил. Только во взгляде его было: «Что еще скажешь, чем удивишь?»
— Но вот учитель ваш, доктор Вагнер, вот кто — величина! Тут уж я — руки вверх! Сдаюсь! — поднялся Мефистофель с кресла и стал ходить по кабинету. — Всему ученому миру известно имечко! Авторитет! — проговорил Мефистофель по слогам. — Я бы даже отважился святому Петру его уподобить, который держит ключи от земли и неба. Светило! Самого доктора Фауста затмил,да так, что будто и не было никакого доктора Фауста.
— Простите, ваше... ваша... — ученик не знал, как и обратиться к Мефистофелю: то ли «величеством» его назвать, то ли «светлостью». — Прошу меня простить великодушно, но я должен защитить своего учителя. С тех пор, как доктор Фауст исчез, причем так загадочно и так неожиданно, доктор Вагнер ждет его, желая ему здравия и всяческого добра. Как видите, даже в кабинет доктора Фауста никто не входил. Я бы и сейчас не вошел, если бы... — Бедняга осмотрелся по сторонам и с еще большей учтивостью обратился к черту, который ходил вдоль стола взад-вперед. — И вам бы сюда не попасть, если бы двери не послетали с петель и не повело косяки.
Мефистофель остановился напротив ученика и посмотрел на него в упор, мол не твое дело, как я сюда попал.
— Да где же он, доктор Вагнер? — сказал Мефистофель вслух. — Ведите меня к нему, или он пусть придет!
Фамулус замялся, с ноги на ногу переступил:
— Запрет, понимаете ли! Полный запрет. Приказано никому не тревожить.
— Да? — озадаченно спросил черт.
— Истинная правда! Не знаю, станет ли он меня слушать! Доктор Вагнер трудится взаперти уже целые месяцы. Там у него тишина! Он, человек нежный и хрупкий, выглядит сейчас как угольщик — в саже весь от ушей до носа, глаза красные от огня. Если и выносимы для него какие звуки, так разве что стук щипцов о реторты.
— Но меня-то он примет! — уверенно сказал Мефистофель. — Я помочь ему должен в этом великом деле! Он, можно сказать, ждет меня!
Фамулус поклонился и, не смея ослушаться, пошел докладывать.
Черт снова прошелся по кабинету, пальцем провел по корешкам книг на полках, и уселся в кресло.
В коридоре послышались бодрые шаги и наглые возгласы:
— Ты гляди, бакалавр, как тут все, к чертям, с петель посрывало! Всю рухлядь вонючую размело! Кирпичи повылезли, стены перекосило! От счастья спячу! Неужели сподоблюсь видеть, как рухнет сия домовина с дохлыми науками!"
— Вот-те на! — проворчал Мефистофель. — Только присядешь, старые знакомцы топают. Раньше робок был, теперь дерзок будет!
В дверях появился тот самый новичок, которого Мефистофель потехи ради когда-то учил уму-разуму. Но новичок не казался уже новичком. Он был модно одет и модно причесан, держался уверенно, совсем не так, как бывало. По всему видно, что не велик был его урожай на поле науки, но все же до первой ступеньки, до степени бакалавра, за столько лет докарабкался человек.
— Привет, папаша! — заорал бакалавр. — Я уж и не чаял тебя увидеть. Все в том же халате паришься, все ту же пылищу глотаешь? — Бакалавр бесцеремонно прошелся по кабинету и оглядел Мефистофеля со всех сторон. — Ничто не изменилось. Все то же, только я другой.
— Мне приятно, что вы явились на мой звонок, — бесцветным голосом сказал черт. — Вам верно кажется, что я вас не помню? Ан нет! Прекрасно помню! По червячку было видно, какова порхнет бабочка! — Мефистофель откинулся в кресле и взял в руку перо, словно собирался писать, но потом раздумал и почесал пером лысину. — Вид у вас довольно решительный и... — Черт как бы поискал слова. — И бесповоротный. Вот только бесповоротность ваша — я позволю себе выразиться так нелепо — она не совсем уместна.
— Послушай, старичок! В твоей дыре все по-старому, а времена за окошком шагают шибко! Ты уж, пожалуйста, двусмысленности не лепи! Над мальчишкой доверчивым потешаться было легко. А сегодня не мальчишка сюда пришел, и вранье твое слушать больше некому.
Молодой человек был сердит. Глаза его горели. Он явно хотел отыграться за давнее унижение.
— Желторотому юнцу разве можно говорить правду? — замахал руками Мефистофель. — Все равно старших не слушают, живут по-своему, набивают шишки, а потом кричат, мол мы сами себя создали, а учитель — глуп! — Мефистофель наморщил лысину так что шапочка задвигалась, как живая, и покачал головой: такая судьба!
— Глуп-то он, может быть, и не глуп, но, как правило, шельма! — громко возразил бакалавр
. - Все учителя крутят, вертят, лукавят, обманывают детишек!
— Время нужно, чтобы научиться, — уверенно сказал черт. — Но в вас, я вижу, достаточно опыта, чтобы учить, а не учиться! — Мефистофель ехидно хмыкнул и положил перо на стол, словно это было последнее его слово.
Бакалавр вспыхнул, бакалавр сузил глаза и проговорил с заносчивой ненавистью:
— Дерьмо — ваш опыт! Дух — главное! Всякое знание не стоит того, чтобы его знать!
Мефистофель не отвечал. По старческим полузакрытым глазам его, по рукам опущенным, по полуоткрытому рту трудно было понять, в самом деле растерялся старый черт или дурачится. Он поднялся из кресла, потирая рукой поясницу, постоял в задумчивости и пошел к окну, сцепив за спиной руки.
— Как ни странно, — молвил черт невыносимо скрипучим голосом, словно с невероятным усилием проперхивались слова, — я давно уже думал то же. Но приходилось верить в глупости. Приходилось, дураку, приходилось!
Молодой человек дернул от неожиданности головой, бакалавр ахнул и засмеялся. Он подбежал к Мефистофелю и на ухо прошептал:
— Первый раз вижу умного старика! Вот — ум!
Но Мефистофель как бы не слышал, как бы сам себе говорил, глядя в разноцветные стекла:
— Всю жизнь искал-разыскивал клады, а выгреб уголья, мусор, дрянь.
— Да, да, — подшептывал на ухо бакалавр, — и плешь ваша знаменитая не полнее оказалась черепа на столе. Прошу прощения! Я хотел сказать: не ценнее черепа!
И бакалавр, кривляясь и хохоча, ткнул пальцем в лысину Мефистофеля.
Черт медленно повернулся к молодому человеку лицом, смерил его взглядом с ног и до головы и еле слышно, с натужной лаской, спросил:
— Ты разве не знаешь, дружок, что ты груб?
Но нельзя было смутить бакалавра, настолько высоко он себя нес.
— Если немец вежлив, значит врет, — ловко парировал молодой человек, так что черт едва не задохнулся от неожиданности. — Разве не коварство, разве не подлость претендовать на нечто, когда из тебя песок сыплется, когда ты уже изжил себя, когда тебя уже, собственно, нет?! Жизнь человека — в его крови, а кровь ходит в молодом теле! Только молодость творит жизнь из жизни! Слабый должен пасть, а сильный идти вперед! Таков закон, и ничего не поделать!
Молодой человек отступил от Мефистофеля и в свою очередь смерил его с ног до головы взглядом:
— Мы за дело взялись, а вы — планы строили, идеи искали, правила разрабатывали. Да вас, вас... После тридцати вы уже все трупы! — Бакалавра трясло от собственной дерзости или злости. Он еще отошел от Мефистофеля и сплюнул: — Убивать вас вовремя надо, и все дела!
— Сам черт тут не сможет ничего добавить! — оскалил зубы Мефистофель.
— А вот захочу, и не будет никакого черта! — гордо выкрикнул бакалавр, и на голове его вскочил хохолок, точно хотел спросить: кто тут против наших?
— Вот тут-то ножку он тебе и подставит! — хмыкнул Мефистофель.
Но бакалавр не слушал. Захваченный замечательным гордым пылом, он гнал и гнал свою речь вперед, и не мог остановиться, не мог не высказать этой старой роже все, что у него накопилось.
— Старый козел, да помнишь ли ты, что такое молодость? Ведь мира не было, пока его не изобрел Я. Я заставляю солнце всходить над миром! Я посылаю в путь его над землей! Взмахну рукой, и на небеса явятся звезды! Мне дарует цветы и зелень земля! А кто, как не я, избавит землю от вас, проходимцев и болтунов? Я — свободный человек! Я повинуюсь только своему духу! Своему внутреннему свету я повинуюсь! И больше никто мне не авторитет! Передо мной — свет! А сзади... — молодой человек ткнул пальцем в Мефистофеля и, как бы поняв, что никому теперь не интересен этот дряхлый лысый старик посреди грязного своего добывалища знаний, повернулся к нему спиной и повторил, уходя: — Перед собой свет вижу, а сзади — тьма!
Стоило скрыться самоуверенному юнцу, как Мефистофель захохотал, на лоб сдвинув шапочку и хлопнув себя по заду.
— Вперед и только вперед, болван! — Черт даже подпрыгнул от удовольствия. — Торжественный марш недоучки! Хлебнул бы ты горького всей губой, коли б знал, что все глупости, все разумы людские уже бывали на свете! Как там молодое вино ни бунтуй, все равно присмиреет. Все было, бывало и будет еще не раз.
Мефистофель походил,походил еще по кабинету, а потом сказал ни с того, ни с сего:
— Черта старого кто поймет? Разве только тот, кто сровняется с ним годами.
Резкий звук раздался в кабинете: в черепе на столе засвистел сверчок.
— Пора и Вагнера навестить, — сказал Мефистофель, посмотрев на череп, как на часы.