Послан был архангел Рафаил оглядеть красоту земли: так ли все хорошо на свете, как в первый день, когда был сотворен сей мир?
Вернулся Рафаил и молвил Господу:
— Так! Дивное солнце все тот же свершает путь, и песнь его так же победна и громогласна, как и в первый день. Сила ангелов Твоих, Господи, в созерцании сотворенного Тобой дня!
И послан был архангел Гавриил оглядеть красоту земли: так ли все хорошо на ней, как и в первый день, когда был сотворен сей мир?
Вернулся Гавриил и сказал Господу:
— Так! Свершает земля свой круговой путь, и сияние дня сменяет ночная мгла. Море бьется в скалистые берега, и вечным движением сфер уносимы в пространства моря и земная твердь.
И послан был архангел Михаил оглядеть красоту земли: так ли все хорошо, как и в первый день, когда был сотворен сей мир?
Вернулся Михаил и возгласил:
— Так! Бури проносятся с суши на море и с моря на сушу, и все вокруг связано чередой ветров их. Молния поражает прежде, чем грянет гром, но послы Твои, Господи, превозносят любое деяние Твое!
И восславили архангелы Господа:
— Сила ангелов в созерцании творения Твоего! А оно прекрасно, как в первый день.
И явился пред Господа князь тьмы, падший ангел, прозванный Мефистофель. Явился Мефистофель и проговорил:
— Вы спрашиваете, Ваша Милость, о течении дел. Вот и я среди Ваших слуг пришел сказать о делах. Простите, что не умею быть велеречивым, но высокие слова мои на смех бы Вас навели, будь Вы смешливы. Не умею я толковать о мирах и солнце, да и что мне до них! Вот люди маются — вижу. Земной бог — человек все так же дивен, как в первый день! — Мефистофель произнес эти слова, слегка подделав голос архангелов, и покосился в их сторону со злорадным смешком. - Человеку было бы малость легче, не будь у него этой видимости небесного света, — черт пальцем постучал по своей голове, — так зовет человек свой разум, при помощи которого такой бывает скотиной, что никакому скоту за ним не угнаться. Ах да простит меня Ваша Милость, Ваше творение — человек — чем не кузнечик?! Взлетает, скачет на лету, свиристит, как заводной, свою старую песенку. Добро бы прыгал себе в траве, ан нет! — во всякую дрянь сует свой противный нос! — Черт подпрыгнул слегка, показал, как тычется человек.
Поднял взор свой Господь.
— Все? Нечего сказать тебе, кроме жалоб? Так ли плохо на земле, как ты говоришь?
— Так, — отвечал Мефистофель. — Плохо! Людям тяжко. Поддал бы им горя, да печалуюсь.
— Знаешь ли ты Фауста? — спросил Бог.
— Доктора?
— Слугу моего.
Мефистофель завертелся на месте и завздыхал:
— Еще бы не знать! Он служит Вам, но дивным манером! Такой, знаете ли, безумец! От земного ни сыт не бывает, ни пьян. Вечно тянется взглядом в дали. На земле ему счастье чтоб было до неба, а с неба звезды ему стащи! Ничем не доволен — ни тем, что глаз видит, ни тем, что рука держит.
Господь посмотрел на воинство свое, на Мефистофеля.
— Да, есть пока в его служении путаница, но Я выведу его к свету. Садоводу знать, когда дереву зеленеть, когда цветом покрываться, а когда плодоносить, — сказал Господь Мефистофелю, но как бы и архангелам, которые напряженно вслушивались в разговор.
— Что тут спорить?! Спорить нечего! — задорно выкрикнул Мефистофель и зашептал, зашептал Господу на ухо, словно от архангелов можно было хоть что-нибудь скрыть. — Он потерян для Вас, потерян! Истинное слово! Вы только кивните, и я его на свою улочку переведу, в свой переулочек, да! Втихую, право слово! Втихую!
— Пока Фауст на земле жив, — твердо сказал Господь,- нет тебе на него запрета! — Повернувшись к архангелам Бог добавил: — Не безгрешен стремящийся!
И слова Господни отозвались громом.
Мефистофель руками всплеснул, ножкой шаркнул: изобразил суету, и затрещал:
— Примите благодарность мою, Ваша Милость! Устал я от мертвецов! То ли дело полненькие щечки! Разве с трупом сравнишь!? С живым человечком — как кошка с мышкой! - Черт взвизгнул, прыгнул, ручки потер и широко раскрыл, смеясь, красную пасть, будто язык архангелам показал.
Возроптали ряды Божьего воинства, но поднял руку свою Господь, и сделалась тишина.
— Фауста я оставляю тебе, — рука Господа опустилась, и дрожь прошла лицами Божьих слуг. — Стаскивай Фауста с праоснов на кривую свою тропу! Но да пригвоздит тебя позор, как только ты должен будешь признать, что и в темных стремлениях доброму человеку ведомы пути правые.
Едва устоял Мефистофель перед мощью Господних слов. Напрягся сатана каждой жилкой своей, всем своим существом, не до ерзанья было ему, не до шуток, на колени хотелось пасть, но удержался. Родовой злостью удержался, столбовой, прочной.
— Добро! Добро! Тут возня недолгая — раз-два! Могу смело спорить. Вы уж тогда простите мне мой триумф! — сверкнул черт глазами в сторону воинства Божьего, но лица архангелов были каменны и суровы. И совладал с собой дьявол: захохотал! — Он у меня пыль жрать будет! И с благодарностью! Не лучше тетушки моей, искусительницы, той знаменитой змеи.
И снова заговорил Господь.
— Входить ко мне позволено тебе в любой час. К тебе подобным нет во мне ненависти. Среди духов отрицания плуты, как ты, почти и не в тягость вовсе. Да и людей надо расшевелить. Человеку свойственно впадать в спячку. Поэтому даю человеку спутника, который поддразнит его и расшевелит.
— Вы же, истинные сыны Божии, — сказал Господь архангелам, — тешьте взоры свои красотой! Да творится перед вами мир — живой и вечный! Обнимите его любовью, и все непрочное, шаткое укрепите мыслью непреходящей.
Затихли слова, и закрылось небо, разлетелись ангелы Божии по своим путям, лишь Мефистофель стоял один, обливаемый лунным светом.
«Неплохо иной раз повидать старика, — молвил про себя черт. — Поостеречься однако надо. Не порвать бы с ним ненароком. — Мефистофель улыбнулся, а потом приободрился и даже пальцами щелкнул. — Здорово все же! Такой Господин, такое Величество, а совсем по-человечески потолковал с чертом!»