Еще длилась на поле боя кроваво-огненная возня, а Обируха с девкой Скорохваткой пробились в стан вражеского императора, который бежал со своими слугами, побросав кучи драгоценностей и знамен.
Девка Скорохватка робко заглянула в императорский шатер, никого там не увидела и вовсю распахнула полог при входе:
— Мы первыми прибыли!
— Со мной не прозеваешь! — довольно похохатывал Обируха. Он протер меч вражеским знаменем и вложил в ножны. — Вороны как быстро шастают, а за нами не поспеть!
Скорохватка никогда не видела так много дорогих красивых вещей. Она затряслась от нетерпения и растерянности: хотелось все схватить и унести, но глаза разбегались: всего невозможно было и рассмотреть!
— Полновата коробочка! — крякнул Обируха. — Кто ж его знал, что такое бывает!
Страшно было грязными руками трогать шелка, в мягких коврах утопать ногой, золотые кубки задевать локтем.
— А ну с ковра-то сползи! — скомандовала Скорохватка. — Мне, понимаешь, спать не на чем, а тут ковры мягкие!
Девка Скорохватка стала скручивать ковер, попутно бросая в него кружевное покрывало, соболиную шубку, скатерку золототканую со стола сдернула вместе с кубком. — Подай-ка халат с золотыми обшлагами, вот этот, красненький! — крикнула она Обирухе, который рассматривал оружие, разбросанное в углу, и уже выискал себе подходящую булаву.
Обируха поддел халат булавой, помахал им, как знаменем, и бросил Скорохватке:
— Держи! Тряпки — что! Вот булава — да!! Трахнешь по башке, ни одна тряпка не спасет!
Обируха размахнулся и врезал булавой по нарядному столику, который крякнул недовольно, как бы присел, и тут же весело рассыпался в щепки. Под столиком оказался порядочного размера сундук с гербом, в таких сундуках обычно золотишко хранят во время походов.
— Казну нашел! Казну! — Обируха хотел закричать, но горло перехватило от радости, и он прошипел: — Чего ты за ковры хватаешься, дура? Золото бери! Золото! Я бы сам унес, да — дело военное — нельзя! А ты шмыгни в кусты и спрячь сундучок-то! Втихую! Втихую!
Девка Скорохватка бросила ковер и тронула сундук.
— Его, дьявола, от земли не оттянешь! Как я его упру?
— Спину, подставляй спину! — шипел Обируха. — Золото, да чтоб не снести! Золото безногий унесет, безрукий удержит!
Скорохватка согнулась, Обируха взвалил ей на спину сундук и хлопнул по заду, как кобылу: — Пошла, пошла!
Девка сделала шаг, другой, побагровела:
— Он мне косточки сокрушит!
Неверной ногой хотела переступить ковер, который приготовила унести, но споткнулась и завалилась на бок.
Сундук ткнулся в землю углом, раскрылся, и по коврам брызнуло золото: монеты, слитки, украшения.
— Э-э, дура, дура! — загоревал Обируха. — В подол хоть набери! Хоть малость, а взять надо!
Монетку-другую он сунул себе в карман, а пригоршнями сыпал и сыпал в подол, который она держала перед ним трясущимися руками.
— Ну хватит уже, ступай! — крикнул Обируха.
Она пошла было из шатра, но тут же остановилась и заплакала: не держалось золото в рваном подоле, сыпалось сквозь старые дыры, и новых дыр понатыкала золотая тяжесть!
— Терехи не богатеют! — разозлился Обируха и сорвал шелковую занавеску: — Подсунь под подол! Хоть малость, но унеси!
И тут подоспели императорские телохранители, которые всегда идут впереди Его Величества, расчищают дорогу.
— Кто смел брать государеву добычу? — заорал грозный воин, и рыжие усы огнем метнулись от носа.
Обируха оставил подол Скорохватки, схватил булаву и встал перед усачом в полный рост.
— С врага пенку снимаем, — сообщил Обируха и булаву в руке повертел. — Не с неба, небось, упали, а с боем сюда пробились! Так что свое берем!
Второй, третий, четвертый телохранитель входили в шатер, и усатый разговорился перед товарищами:
— Это не по-нашему! Так нельзя. Если ты вор, то не солдат, а если солдат, то не вор! Солдату положено честным быть, а грабить солдату не положено!
Обируха внимательно выслушал телохранителя и так злобно хмыкнул, что булава сама собой подскочила, собираясь огреть усатого моралиста, но Обируха ее усмирил.
— Солдатская честность называется контрибуцией! То есть мы тебя завоюем и ты нам плати! — в тон усатому проговорил Обируха и шлепнул булаву, как ребенка, чтобы не скакала. — Ради чего солдат пыжится, ради чего жизнь кладет? Разве не для того, чтобы больше взять? Ты, что ли, лучше меня? Или он — другой? — Обируха показал на толстого малого, который торчал в проему шатра. — Посторонись! — строго сказал малому Обируха и отодвинул его рукой. — Иди, Скорохватка, тащи, что имеешь! С нами тут нелюбезны!
Девка Скорохватка шмыгнула вон, а следом за ней, поигрывая булавой, ушел Обируха.
— Почему ты ему не врезал? — набросился усатый на толстого.
Толстый моргал глазами, не знал, что сказать. Сам не понимал, как его отодвинули:
— Призрак он, что ли... Он бы и сквозь меня прошел, не смутился!
— И в самом деле, мельтешит в глазах, — поделился воин, который стоял в стороне. — Все вранье: огонь — не сушит, вода не мочит, этот кричит: свое беру! А сам — вор!
— И как мы победили, неясно, — совсем грустно вымолвил маленький солдатик, который, разиня рот, разглядывал разбросанные на полу золотые штучки. — Я сначала пикой дрался, и выходило так, будто она не одна, а десять! А потом дунул, и враг — кувырком! Топнул, а он — бежать! Никогда таких боев не было!
— И не будет, видать, и не будет, — глубокомысленно заключил усатый и ухватил губой рыжий ус — пожевать.
Перед шатром послышалось:
— Император прибыл! Победа!
Телохранители выскочили вон и замерли, отдавая честь Его Высочеству, который в сопровождении четырех князей скорым шагом проследовал мимо них в шатер.
Его Величество выглядел грустным, словно и не рад был победе. Казалось, победа его обманула: не с той стороны пришла и не из тех рук досталась. На всем пути от своего шатра до этого он раздавал ордена, деревни, куски земли.
Фауст получил морские прибрежные мели, солдатам отсыпали серебра, одному шапку давали, другому — шлем, а третьему вручили императорские панталоны.
Но главные люди государства пока еще не были одарены, и нужно было подарками покупать их верность.
— Как бы там ни было, но мы победили, — уныло проговорил император и сделал несколько шагов вокруг трона, стоящего посередине шатра. — Не усидел на этом троне новоявленный повелитель!
— Не усидел, — заулыбались князья и замерли в ожидании, какие будут Его Величества речи.
— Что делать, что делать, — вздохнул Его Величество. — Враг бежал, и теперь командовать нам! Будут говорить, что наша победа колдовством добыта, но чего побитый не скажет! Колдуны — колдунами, а мы тоже боролись и переживали.
Теперь нам нужно налаживать жизнь в нашем доме, в нашем государстве.
Его величество сел на трон и показал рукой первому князю место перед собой, куда надлежало встать. Князь приблизился и опустился перед императором на колени.
— Велика твоя заслуга! — проговорил император. — Ты войско собрал, снабдил, укрепил. Быть тебе главным командующим всех императорских войск! В знак этого получи фельдмаршальский меч.
Государь хлопнул в ладони, и слуга внес меч на бархатной зеленой подушке. Император поднялся и своими руками отдал оружие князю, который с низким поклоном поцеловал двужальную сталь.
— Позволь, государь, сказать, что как только границы укрепим, тут же соберем пир, и я с этим мечом буду первый и вечный твой страж!
Фельдмаршал поднялся и отошел. Император кивнул второму князю, чтобы занял место у трона.
— Быть тебе камергером, поскольку ты не только храбр, но и учтив!
Новый камергер двора Его Величества низко поклонился и обещал золотой таз подавать императору на пиру для омовения рук.
Следующий князь встал пред государевы светлые очи и назначен был стольником императорского двора, и стольник обещал заботиться о пище государевой по все свои дни.
Самого молодого князя назначили виночерпием, поручили его дозору все винные подвалы империи.
— Только сам, смотри, не увлекайся вином! — по-отечески наставлял император.
Князья встали по сторонам и ждали, что будет дальше.
— Нужно теперь указ написать о вашем назначении, и я подпишу, — проговорил император.
В шатер вошел канцлер, бывший одновременно архиепископом. Он был так же худ, как и раньше, ту же палку держал в руке, а на груди висел все тот же золотой крест.
— Вот и канцлер здесь. Он и составит указ! — обрадовался император.
Канцлер низко поклонился его величеству, и государь продолжал:
— Когда выкладывают свод, важнее всего последний, запорный, камень, который ставится в вершину и крепко держит собой все другие камни. Мы тут всем главным князьям роздали должности. Построили свод. А тебе, канцлер, быть в нем вершинным камнем, и государству нерушимо стоять века! Вы должны быть самыми значительными людьми, значит вам нужно быть всех богаче. Поэтому я отдаю вам земли предавших меня князей. Можете делать на своей земле, что хотите: судите, рядите, чеканьте монету, соль добывайте и любую руду... Ваша власть почти равна царской!
Князья замерли, не зная, как благодарить государя за такие подарки. Первым нашелся канцлер:
— Ваше величество! Усиливая нашу власть, ты усиливаешь свою!
Государь взмахнул рукой и прослезился: — Мне пора не только о мирском думать! — Голос его величества дрогнул и вознесся до высокой ноты. — И о смерти подумать давно пора. Но думу о наследнике возлагаю на вас! Вам сойтись надлежит после моей кончины и решить, кому отдавать престол!
Князья едва не задохнулись от такой чести, и склонились в поклоне, чтобы не видно было, как они рады. И снова канцлер нашел слова для ответа:
— Мы — тело, а ты, государь, душа! Мы руки твои, а ты — наша воля!
— Такая власть поделена быть не может! — сурово произнес император. — Я ставлю одно условие: наследовать власть должен у каждого старший сын!
— Я все изложу на пергаменте, — сказал канцлер, — и представлю Вашему Величеству на подпись.
— А теперь идите и подумайте о том, что вы получили, — грустно сказал государь и махнул рукой.
Князья с поклонами подались к выходу, остался один канцлер. Он встал напротив трона и заговорил с государем, как равный:
— Ваше Величество! Можете считать, что канцлер ушел, архиепископ остался. Страшная опасность нависла над тобой, государь! — Голос Его Преосвященства был полон серьезности и тревоги.
— Что такое ты говоришь, какие опасности поминаешь, когда все уже позади и пора веселиться? — спросил император, искренне удивленный.
Его Преосвященство огляделся по сторонам, заметил слугу и так нахмурился, что слуга немедленно сбежал.
— Выслушай меня, государь! — Архиепископ приблизился к самому уху Его Величества и заговорил тихо-тихо, почти шепча: — Мне больно о том говорить, но ведь с сатаной ты связался! На троне прочно сидишь, но Господу Богу и папе римскому, угодны ли твои срамные пути?! Папа проклянет тебя, как узнает! — Архиепископ совсем перешел на шепот: — Думаешь, он не помнит, как ты отпустил того мага в Риме? Церковь его спалить решила, а ты из огня выхватил отлученного, как драгоценность! — Архиепископ отступил от государя на целый шаг, будто невыносимо ему было быть близко к грешнику: — Покайся, государь, покайся! — проговорил он полным голосом. — И место, на котором ты слушал советы злого духа, отдай церкви. И все озера кругом отдай, леса и горы со всем добром! Может быть, откупишься, коли покаешься!
— Да, был грех, — потупя очи, сказал император. — Ты уж сам определи границы владений. Напиши, как надо, я подпишу!
— Мы там храм построим, — сказал архиепископ. — Ты только повели, чтобы с окрестных земель во веки веков оброк собирался для храма, ведь храм без денег — не храм, а сарай! Да часть добычи нам дай на строительство, вон сколько золота валяется! — Архиепископ показал на золото, рассыпанное Скорохваткой. — Нужно ведь будет дерево купить, кирпич. Перевезти-то нам крестьяне за Божью милость перевезут.
— Хорошо, хорошо, — кивнул император. — Все подпишу, на все согласен!
Архиепископ повернулся, не склонив головы, и ушел.
— Эк его! Возгордился! — с досадой проговорил император. — Дорого мне, однако, обошлась помощь этого горного народца. Платить тут не переплатить.
— Ваше Величество, Ваше Величество! — снова вернулся в шатер архиепископ. — Позвольте еще слово молвить!
— Светское или духовное?
— Духовное, — проговорил архиепископ.
— Ну тогда говори!
— Я забыл о том злосчастном муже, который получил побережье в награду. Десятая часть его доходов должна принадлежать церкви! Иначе — беда!
Император глаза вскинул, он даже растерялся от такой прыти:
— Какие доходы?! Его земли все под водой! Доходов там еще ждать и ждать!
— Мне только слово твое нужно! А ждать мы умеем! Терпенья у нас хватает!
— Будь по-твоему, будь по-твоему... — сокрушенно покачал головой государь, и архиепископ удалился.
«Эдак все владения у меня растаскают», — думал Его Величество, и казалось ему, что за одну руку тянет его Мефистофель, за другую — архиепископ с крестом, а трон покачивается, плывет, словно не места трону на земле, и он переместился в воздух, а земля под ним, вся Германия, делится без конца, делится на сотни кусочков, точь-в-точь разбитое зеркало, в котором одни трещины и ничего, кроме трещин, не разглядишь.
Спал государь. После всех своих тревог — спал.