Всех как метлой выметало из кабака Ауэрбаха в Лейпциге, когда там гуляли Старшой, Горлан и Рыжий. Но когда к ним заваливался еще и Квакун, сам хозяин скрывался, потому что Квакун мог придраться к чему угодно и, не медля, завязать драку. Он был черноволос, мал ростом, вечно озлоблен и вечно пьян, но несмотря на это пользовался успехом у разбитных служанок из купеческих домов. Он даже у Горлана отбил недавно девицу, за что Горлан дулся на него и не желал с ним пить.
У всех у них были когда-то и настоящие имена, но имена утратились вместе с домами, в которых эти люди жили, вместе с делами, которые ими делались, вместе с уважением, которым они когда-то пользовались. Теперь их прозвали по первому признаку: Рыжий был рыж, Горлан — горласт, Квакун — прыгуч, как лягушка, и моложе других, а Старшой был знаменит большим ростом и немалым носом, за что его иногда слушались. Кем они были раньше, мало кто помнил: может быть монахами, может — купцами, которые разорились, но скорее всего они были в прошлом студентами, которые не выдержали зубрежки и голода, и спились.
— Значит пить не желаете? — орал Квакун своим приятелям, которые таращились осовело, не вполне понимая, чего он от них хочет.
Они сидели в малой комнате в подвале у Ауэрбаха. Мрачные стены, сложенные из круглых камней, освещены были коптящей масляной лампой. Скрюченная восковая свеча торчала в подсвечнике, видно погасла и никто ее не зажег. Тут стоял длинный стол, лавка была и вместо стульев — пустые винные бочки. В свободное время хозяин здесь ладил мебель, разные перегородки готовил, поэтому в углу белели струганые доски и в ящике были сложены инструменты.
— Пить значит не будем! — Квакун покраснел от злости: он притащил от хозяина кувшин вина, а эти сидят, как мокрые курицы!
— Скучно, — сказал Рыжий. — Ты бы хоть гадость какую состроил!
Квакун, ни слова не говоря, схватил стакан и вылил вино Рыжему на голову.
— Во свинская рожа! — заревел Рыжий и с оттяжкой смазал Квакуна по щеке.
Тот рассвирепел:
— Просишь гадость, а сам...
Квакун прямо с места прыгнул на Рыжего, вцепился в его волосы и исхитрился ногами ударить в грудь, так что Рыжий распластался на крупных камнях стены и густо крякнул, тряхнув мокрыми от вина волосами.
— Драчунов я сейчас выброшу отсюда вон! — завопил Горлан. — Приказываю — петь!- Горлан тут же сам и исполнил свой приказ: Гола-гола-го!
Он хватанул столь мощного звука, что Старшой закрутил головой, как будто его по ней ударили палкой.
— Ну и голосище, будь ты неладен! В каждом ухе как бомба разорвалась!
— Сотрясение сводов есть показатель голосовой силы! — многозначительно произнес Горлан.
Квакун отцепился от Рыжего и изо всех сил заорал:
— Петь, так петь, а кто не желает петь, того — вон! — И Квакун ткнул в Рыжего пальцем. — Прочна ли власть в стране у нас... — запел было Квакун.
Но Рыжий скорчил кислую мину и даже сплюнул от отвращения:
— Ничего нет гаже политики, и слава Богу, что не нам дано блюсти государственный интерес! Какое счастье, что я не кайзер и не канцлер! — Он помолчал и вдруг захохотал во всю глотку. — А нам не мешало бы выбрать главного! — Рыжий смотрел на Квакуна. — Как папу римского выбирают? Нужно снять штаны и оглядеть мужское достоинство, чтобы не ошибиться!
Рыжий и дальше распространялся бы на эту тему, но слова его заглушил Квакун, который запел вдруг про птичку-соловушку, которая летит к милой с приветом.
— Никаких милых и никаких приветов! — заявил Горлан.
Квакун встал и поднял свой стакан, собираясь пить вино или запустить стаканом в Горлана — он и сам, видно, не знал, как поступит. Горлан в свою очередь тоже поднялся и уставился на соперника глаза в глаза, но не выдержал дерзкого взгляда задиры. — Пой, что хочешь, если она тебя приняла! Влюбиться-то ты влюбился, только посмешищем не стань. Я тоже бывало посмеивался, пока она с тобой не связалась... — в голосе Горлана слышалась горечь, и Горлан вдруг стал крыть свою изменницу последними словами: да чтобы она, ведьма, с козлом снюхалась, да чтоб домовой стал ее ухажером!
Квакун от злости сделался красным. Он хотел уже перевернуть стол, но хитрый Рыжий вдруг заорал:
— Я вас сейчас помирю! Я вспомнил песню! Вот песня, так песня! Только условимся: я пою, а вы подтягиваете!
И он запел о крысе, которая съела ненароком отраву, корчится, бедняга, мечется туда и сюда, а вокруг смеются и говорят: неужто она влюбилась?
Все пели и похохатывали, только Горлан молчал.
— Тоже мне подвиг! Крысу уморили!
— А ты у нас разве любитель крыс? — спросил Рыжий.
— Ах, ах, ах, — завздыхал Старшой. — Наш Рыжий — в крысиной шкуре.
Открылась входная дверь, и в кабак вошел Фауст, следом за ним появился Мефистофель с плащиком на руке. Они сели у самого краешка стола, надеясь видно дождаться хозяина с его услугами.
— Прежде всего я должен был тебя в веселое общество привести, — еле слышно говорил Мефистофель Фаусту. — Тут народишко глуповат, но вечно весел. Как котенок за хвостом своим носится, так и эти — ни забот, ни печалей, только лишь бы башка не трещала с перепоя, да хозяин чтоб давал в долг.
Ничего не отвечал Фауст. Он смотрел вокруг себя с такой тоской и с таким безразличием, словно распрощался уже навсегда с белым светом, и все равно ему было, где находиться, кого слушать и на кого смотреть.
Кабацкие пьяницы притихли на время, а потом зашептались: что, мол, это за чужаки?
— Они и часа не пробыли в Лейпциге, — сказал Рыжий.
— Верно, — поделился своим опытом Квакун. — Наш благословенный городок, как Париж, словно печати ставит на своих жителей: сразу видно, кто здешний, а кто приблудился. Вот я им поднесу стаканчик, и мигом все узнаю! А то и придерусь, черт бы их взял!
Мефистофель взглянул в их сторону, словно его позвали.
— Ну и люди! Черт среди них, а им невдогад!
— Приветствую вас, господа! — произнес Фауст с легким поклоном.
— А вы заменили, этот черный хромает! — шепнул Горлан дружкам, но они не успели ответить.
Мефистофель поднялся и сказал:
— Не позволят ли нам господа сесть поближе? Если уж вина нет приличного, так хоть с приличными людьми побеседовать.
Старшой сделал широкий жест, приглашая гостей сесть поближе:
— Вы видать избалованы!
Не успел Мефистофель ответить, как Квакун спросил:
— Вы ведь не могли миновать Риппах — последнюю станцию перед Лейпцигом. Как там поживает господин Ганс? — Квакун смотрел хитро, словно рассчитывал поддеть Мефистофеля или уличить в чем-то.
— О нет! — спокойно ответил Мефистофель. — Сегодня мы мимо проскочили, а вот в прошлый раз мы с ним виделись. Он еще привет дядюшке своему передавал через меня.
И Мефистофель весело поклонился Квакуну: мол держи, дядюшка, привет от племянничка, которого ты придумал.
— Вот это да! — изумился Старшой, а Горлан пробубнил:
— Продувная — бестия!
— Не бойсь! — ударил кулаком в ладонь Квакун. — Я его уем!
Но он не успел уесть Мефистофеля, потому что черт сладко улыбнулся и произнес:
— А мы ведь на песню зашли! Тут должно быть замечательно петь, под этими сводами!
— Видать, вы виртуоз, — решил Квакун блеснуть словцом.
— Благодарю вас, — поклонился в его сторону Мефистофель. — Но вынужден вас разочаровать. Способность петь у меня не столь велика, как желание петь!
— Может быть вы нам исполните что-нибудь новенькое? — попросил Горлан.
— Отчего же бы и не исполнить? — быстро согласился Мефистофель. — Извольте послушать песню про блоху! Испанская песня!
— Блоха! Тоже мне! В гости затесалась! — фыркнул Квакун.
Мефистофель не обратил на него никакого внимания. Нимало не смущаясь нечистой темой, он весело спел о том, как у короля появился дружок-блошок, которого король разодел в бархаты и шелка, осыпал наградами, в первые министры произвел! И столько блошья этого расплодилось при дворе, что житья не стало ни вельможам, ни фрейлинам: опасно! — почешешься и придавишь ногтем особу приближенную! Что тогда?
Мефистофель захохотал и спел последние слова о том, что вельможи — пусть их себе не чешутся, трусы, а нам — ничто! — почешемся и блошку — к ногтю!
— Почешемся, и блошку — к ногтю! — весело повторило застолье.
— Здорово! — блестя глазами, восхитился Квакун.
— Лихо! — согласились его дружки. — Всех блох под ноготь и... Да здравствует свобода и вино! — заорал Старшой.
— Я бы не прочь рвануть стаканчик, — сказал Мефистофель, — но ведь ваше вино пить нельзя!
— Я больше не могу этого слышать, — возмутился Горлан, но Мефистофель отмахнулся:
— Я бы вам своего винишка предложил, из наших погребов, да хозяина обижать не хочется!
— Беру его на себя! — смирился Горлан.
— Есть тут бурав? — Мефистофель огляделся по сторонам.
— Зачем бурав? — вытаращил глаза Рыжий.
Старшой порылся в хозяйском ящике и, ни слова не говоря, положил бурав на стол. Мефистофель взял инструмент в руки и спросил Квакуна:
— Что пить будете?
— А что имеется? — удивился Квакун и сглотнул слюну.
— Все, чего только душенька пожелает, — сладко пропел Мефистофель. — Сверлите каждый для себя дырку в столе и заказывайте любое вино! Только пробочкой заткнуть не забудьте. — Мефистофель схватил свечу из подсвечника и разломал ее на куски. — Вот вам и пробочки! Только на пол проливать, прошу, поостерегитесь, чтобы не наделать беды!
Квакун заказал себе рейнского, Рыжему захотелось шампанского, в котором пузырьки, пузырьки... А чтобы Квакун не обвинил его в симпатиях к французам, он тут же облаял их последними словами, мол, французы — дрянь, но вино достойно того, чтобы его пили немцы!
Горлан долго думал, прислушивался к себе: чего же ему в конце концов хочется? и решил выпить сладкого, то есть того, чего ему в жизни пить видно не приходилось.
— Токайского хочу, — сказал Горлан.
Старшой не верил ничему. Он ждал фокуса, и, чтобы фокус совершился скорее, не стал тянуть время с выбором.
— Я пью все и всегда, — сказал Старшой, что собственно было правдой.
И вот Мефистофель сказал заклинание, делая при этом совершенно дурацкие жесты, взмахнул руками, словно проповедник на кафедре, и сказал:
— Вынимайте пробки, господа, и пейте на здоровье! Только на пол, повторяю, не лейте!
Все стали пить да похваливать, а Мефистофель наклонился к Фаусту и прошептал:
— Народ свободен! Смотри, как ему хорошо!
— Пора бы и уйти отсюда! — проворчал Фауст.
— Подожди, они еще не вполне раскрылись. Тут столько мерзости! — Мефистофель ухмыльнулся, — Смотри!
Горлан в это время собрался уже в пятый раз выпить, но промахнулся мимо рта, и вино пролилось на пол. Оно тут же вспыхнуло, высокое пламя рванулось вверх, и Горлан заорал.
— Успокойся, дружок! — сказал Мефистофель огню, но как бы и Горлану. — На этот раз чистилище вас пощадило, господа!
Тут вся пьяная братия встала на дыбы: как ты посмел нас дурачить! Оскорблять! Унижать!
— Пошел вон! — наседал на Мефистофеля Горлан, который едва в себя пришел от испуга.
— Ах ты, бочка пузатая! — отмахивался Мефистофель
Старшой под шумок собрался еще разок приложиться к дырке, но оттуда полыхнуло таким огнем, что Старшой полез от страха на стену.
Квакун выхватил нож и пошел на Мефистофеля. И тут Мефистофель сказал новое заклинание. Пьяницы мигом стихли.
— Где мы? — заговорили они восторженными голосами. — Гляди, виноград! А вот яблоко!
Они хватали друг друга за носы и пытались их оторвать.
— Пошли отсюда, — сказал Мефистофель Фаусту, и они исчезли.
Напоследок только Мефистофель махнул рукой, вернул пьянчуг в их обычное состояние.
Долго пьяницы ахали да охали: наяву все было или пригрезилось спьяну?
— Ну вот честное слово, я сам видел, как они улетели на бочке! — орал Старшой. — Ведь здесь еще одна бочка стояла!
Вино — то я пил? Да пил же, честное слово! — никак не мог успокоиться Квакун.
— Вот и говори после этого, что нет на свете чудес! — качал головой Старшой.