В одном городишке недалеко от Москвы не пил, не курил, а так себе жил Афанасий Гагор.
Внешний вид его ни к чему. Человек и все. Характер тоже описывать нечего, да и не было у него никакого характера. По имени звала его только мать, кличек никто не давал, потому что фамилия очень похожа на кличку. Тем и обходились.
Родился Гагор давно, еще до войны. Отца у него не было. Говорили про мать, что Афоньку она нагуляла. Только дед Потапов, обходительный человек, объявил Афанасию про отца:
— Было дело, Гагорка, мамку ветром надуло. Ищи теперь ветра в поле!
Родного деда у Гагорки не было, а дед Потапов был совсем чужой, хоть и работал на одной станции с матерью. Он еще говорил про мать, что на станции она приблудная.
Какая такая «приблудная», Афанасий Гагор не знал, да и все равно. Просто мать работала смазчицей.
Как было дело в войну, Гагор не помнит. Совсем позабыл. Пустое время. Будто на собрании просидел. А вот до войны было хорошо. Жалко, мало. Пять лет только. Но и то отхватил. Есть что вспомнить.
Бывало мать пошлет его к деду Потапову на Рождество Христа славить, а дед даст кусок пирога и скажет, что Христа никакого не было.
Или как с матерью в церковь ездили. Страшный мужик в волосах и с крестом орет на всех, а люди головы наклонили, крестятся. Страшно!
Или мать в корыте моет его и ругается:
— Стой, как статуй!
А сама смеется.
На Новый год наряжали елку и слушали по радио снижение цен.
Сколько раз дед Потапов звал Гагора к себе часы ремонтировать, а сам кашей накормит, потому что никаких часов у него не было, да и какой с Гагора часовщик?
Другие тоже звали часы чинить и давали иногда вместо каши крапивные щи.
Только это, наверное, уже в войну было. Не помнит Гагор. Давнее дело.
Мать куда-то пропала, когда Гагор ходил в первый класс.
Потом дед Потапов сказал, что мать задавило поездом и взял Гагора к себе.
И пошла совсем хорошая жизнь. Только школа была ни к чему. Какие-то уроки!
Вызвали в школу деда. Дед даже испугался. Он сам никогда в школу не ходил и работал на водокачке.
Вернулся из школы скучный. Сел, поставил Гагора рядом.
— Умные люди. Говорят понятно, а не поймешь: «У ученика Гагора отсутствие всякого присутствия. Даже не знает, что такое Москва». Ты, что ж, подлец, про Москву не мог наврать?
Гагор ни гу-гу.
— Завтра поедем в Москву, — сказал дед. — Буду тебя учить, сирот.
В Москву ехали долго. То ли она была далеко, то ли поезд часто останавливался. Ехать Гагору нравилось. Стоишь или сидишь, а вроде как бежишь. Ловко!
Пришли на Красную площадь. Народу — куча! Как будто все с рабочего поезда идут и идут без конца, даже страшно.
Дед сказал:
— Это Красная площадь.
Правда, красной она вовсе не была, но все равно хорошо.
— Это Кремль, — сказал дед. — А вон там, в мавзолее, дедушка Ленин.
Дедушку Ленина Гагор знал, и товарища Сталина. Еще мамка учила. А про Кремль спросил:
— Зачем он?
— Это самое главное здание. Тут живет правительство. Вообще, тут все самое главное в Советском Союзе.
— Самое-самое?
— Самое-самое.
Гагор смотрел на ворон. Они летали над башнями и над стенами Кремля.
— А вороны тут тоже живут?
— Да, — сказал дед.
Гагор смотрел на ворон и думал, что это самые главные в Советском Союзе вороны.
«Они могут приказать, и все так будет», — думал Гагор.
Он бы думал дальше, но помешал дед.
— Хватит рот разевать! Слушай, буду учить! Вот Красная площадь, значит. Вокруг нее построен главный город Москва. А вокруг Москвы — Россия, где живут русские. А вокруг России живут все остальные. В общем, СССР, Союз Советских социалистических республик.
С той поры Гагор помнил всю жизнь, что Москва — это город вокруг Красной площади, и очень уважал ворон.
Но, несмотря на то, что дед учил Гагора, Гагор учился плохо.
Дед был обходительный человек, говорил:
— Ты прост очень, Гагорушка!
А все звали Гагора дураком. Он даже в школе такой учился, в специальной. Гагор раз объяснял деду, что, если бы он в простой школе учился, было бы легче, а тут все-таки «специальная»!
Но в простую Гагора не переводили.
У Кольки Мартьянова была кубанская шапка. За это звали его Казак, а другие называли Чапай.
Гагор звал Кольку Чапай. Красивее.
Другой друг — Васька Улев. У него был голос, как звонок, поэтому звали его сначала Позвоночник, а потом переделали в Позвоноклу.
С этими ребятами Гагор делал парашют.
Чапай был командир, а Позвонокла сказал, что парашюты нужно складывать, чтоб они раскрывались в воздухе. Потом Позвонокла сказал, что прыгать будет Гагор. Чапай согласился.
Гагор залез на дерево, а Позвонокла собрал девчонок.
— Сейчас будет десант. Гагор девчонок в плен будет брать. Прыгай, Гагор!
— Прыгай, — согласился Чапай.
Гагор прыгнул, но парашют не раскрылся.
Ударяться об сучки было больно. Наконец Гагор зацепился штаниной и заорал.
Чапай спокойно сказал:
— Завис на портке.
А Позвонокла начал ругаться.
— Не ори! Мересьев же не орал.
Мересьев не орал. Но Гагору было очень больно. Оказывается, он сломал правую ногу.
С тех пор Гагор хромал, потому что правая нога стала тоньше левой.
Еще у Гагора была собака. Но это не интересно.
— Ломоносов пешком в Москву за умом ходил, а ты хромой, — сказал дед. — Не ходи в школу!
Стал Гагор помогать деду на водокачке. Хорошо! Залезешь на каланчу — далеко видно. Целый город. В хорошую погоду даже речку углядишь.
Иной раз с дедом беседовали на разные темы.
— Дедушка, почему молния бывает?
— От электричества.
— Откуда в небе электричество? Ведь там проводов нет.
— Оно не только от проводов. От трения тоже.
— И что там не небе трется? — не унимался Гагор.
— Ясно что. Облака. Гроза-то бывает, когда облакам на небе места мало, даже в несколько слоев лежат. На нижнюю тучу ветер дует, и она двигается, а наверху ветра нету, и верхняя туча на месте стоит. Вот и трутся дружка об дружку.
Дед замолчал и стал чесать спину.
— Ну?
— Как туча об тучу тиранется, там сразу много электричества. А деваться ему куда? На небе держаться не за что. Вот и летит на землю, аж сверкает. А как упадет, тут и грохнет сильней пушки.
— Вот это да!
— А ты как думал?
— Я думал Илья-пророк. Мамка говорила.
— Врала все твоя мамка-покойница, царство ей небесное, — говорил дед. — Никаких богов нет, и по небу никто на лошадях не скачет. На всякий гром люди науку придумали. Вот.
Потом дед говорил про науку, пока не пришел за водой паровоз.
Иногда Гагора брали на паровоз подсоблять кочегару.
Хорошо, только жарко.
Потом паровозы отменили, и дед ушел на пенсию. Водокачка тоже в отставку пошла. Гагора взяли на станцию истопником и подметать перрон.
Любил Гагор смотреть в топку. Огонек — синенький, красненький, беленький. Если долго смотреть, то даже лучше, чем с каланчи.
Еще Гагор любил плевать в топку. Пошипит на угольке и пропадет. Только этого он никому не говорил. К чему?
Но вообще Гагор сидел мало. Много было работы. Станция большая, а он один.
В получку нес деньги деду. Дед клал деньги под паровозную гайку, чтоб не разлетались по комнате.
Денег хватало, даже оставалось. Расход был только на харчи и по мелочи, а одежду выдавали. А вообще хозяйничал дед.
Однажды дед заявил, что портки Гагору латать не будет. Женись, мол.
— Как? — спросил Гагор.
— Найди себе девку и ходи к ней. Потом поженитесь.
Нашел Гагор девку и стал к ней ходить. Она работала в палатке на станции. Бывало, придет он к ней, ящики поможет переставить, бочку пивную подкатит, еще где поможет.
Хорошая была девка. Нальет воды с сиропом бесплатно. Хорошая девка. Что говорить!
Стали люди улыбаться Гагору, а он им тоже.
— Скоро женюсь.
— Да пора бы, — говорили люди. — У нее, вон, пузо на нос лезет.
Дед смотрел критически и махал рукой. Не верил.
Однажды спросил:
— Твоя работа, Гагорка?
— Что? — отделывался Гагор.
— Она, ведь, беременная.
— Ну? Наверное, ветром надуло.
— Дурак-дурак, а тут сообразил! — удивлялся дед, но рукой все равно махал.
Пришел к ней Гагор и говорит:
— Давай, сойдемся!
Она отвечает:
— Не хочу. Фамилия у тебя плохая.
— Не хочет — как хочет, — подумал Гагор и больше к ней не ходил.
Она потом сошлась с кем-то другим, от кого была беременна.
Люди перестали улыбаться Гагору, а он им тоже. Чего теряться?
Вызвали Гагора в военкомат.
В армию ему хотелось — хорошо! Провожают с гармошкой. Да и в армии автомат дают. Все не метла!
В военкомате большое начальство сидит за большим столом. Оглядели Гагора и сказали:
— Не годен. Нога кривая, и вообще...
Разозлился Гагор. Пришел на станцию и сломал совковую лопату.
Пошла плохая жизнь. Даже в топку плевать не хотелось.
Дед ворчал, говорил, что ему уход нужен, и выкинул в окно паровозную гайку. Больше деньги класть некуда. Дед сказал: отделяйся или женись!
— Жениться — не упасть. Вот с женой бы не пропасть! — шептала бабка Ухваткина.
Бабка очень Гагора любила. Он ей из кочегарки горячую воду носил — ноги парить.
— Я тебе, родной, такую девку захомутаю! Молодая, мордастая, как Ванька-милиционер. Ха-а-арошая девка!
— Посмотрим, — сказал Гагор.
— И я говорю, посмотреть надо. Жена — не смерть, выбрать можно. Ну ты завтра водички мне занеси!
Принес Гагор воды. За столом напротив двери уже сидит, ждет. Морда даже больше Ванькиной: как сковородка. Гагор по-культурному рукавицы снял, расстегнул телогрейку и сел к столу.
— Вот, детки мои, — начала бабка Ухваткина. — Тебя, Гагор, звать-то как?
— Афанасий.
— Вот. Тебя Афоня зовут, а она — Люба, крепче дуба. Оба вы сироты, сердечные. Встань, сирота, покажись Афонюшке! Гляди, Гагор, не уродина. Девка породистая. Руки-ноги есть и все при ней. Сходись да живи! Потом снюхаетесь.
Люба встала, покружилась, будто платье показывала. Взяла Гагора за руку.
— А фамилия моя будет Гагор?
— Гагор, Гагор, — вставила бабка.
— Чудно! Очень мужицкая фамилия.
— Мать тоже Гагор была, — сказал, наконец, свое слово жених.
— Только детей у нас не будет.
— Почему? — спросил Гагор.
Но бабка Ухваткина опять встряла.
— И не надо. И зачем? Куда дураков плодить? Без детей вольней.
— Может, умные будут, — не унимался Гагор.
Но бабку не объедешь.
— Откуда им взяться, умным? Свинья бобра не родит, Гагорушка!
— Надо деда спросить, — решил Гагор и пошел за дедом.
Тем временем бабка Любу пытала:
— Понравился тебе Гагор?
— Ничего. Только хромой.
— Ну и что? Лыком шит, да мужик. А ты — шелком, да баба! Бабье дело — где вороне ни летать, все навоз клевать. Соглашайся, дура!
— Я и то.
Деду невеста понравилась.
— Не растеривайся, Гагорка, вы — пара.
Потом дед узнал, что она уборщица и что замужем была. Только тот муж детей хотел.
— Ничего! Гагорке сойдет, — шепнул дед бабке Ухваткиной.
Свадьбы никакой не было. Дед принес бутылку. Позвали бабку Ухваткину. Дед сказал, что пойдет жить к бабке, а Гагорка будет тут.
Люба свою постель привезла и шкаф для белья. Только у Гагорки мало было белья.
Дед, когда к бабке переезжал, дал наказ:
— Люби ее, Гагорка, как душу, а тряси, как грушу!
Остались они вдвоем.
— Ты деньги умеешь считать? — спросил Гагор.
— Умею. Я в специальной школе проходила.
— Будешь хозяйничать. Работать переходи на станцию! Прям с завтрашнего дня и начнешь. Бабка с начальником договорилась. Вокзал будешь мыть и в кабинетах — уборка. Я тоже в специальной школе учился, — поделился Гагор.
— Это хорошо. Кто в обычной школе учился, теперь — пьяницы.
Вечером спать легли. Гагору с женой очень понравилось. Он даже сказал:
— Как завтра вокзал вымоешь, приходи в кочегарку! Покажу кое-что.
С тех пор они вместе в топку смотрели и плевали иногда.
Жизнь пошла лучше некуда.
Стал Гагор на собрания ходить и в кино. Справили Гагору костюм. Если галстук повязать, прямо — начальник станции. Люба значок подарила — первый муж очень значки любил. Стал Гагор значки носить. Полна грудь значков. Красиво! По получкам ходили в ресторан ужинать. В ресторане — музыка и ничего делать не надо. Все тебе принесут и под нос поставят.
На день рождения Гагор Любе лифчик купил. Куча денег ушла, а хороший. Из какой-то хорошей материи: вроде как бархат на занавесках в клубе, только полированный. Люба сказала, что это атлас.
Она очень была лифчику рада, но, жалко, никто из соседей не видел. Не на голове же его носить! Зато, когда вешала белье сушить во дворе, лифчик повесила на видном месте между двух простыней: знай наших! И сторожила, чтоб не украли.
Часто в гости к деду ходили, пока дед не помер. А как дед помер, стали ходить к нему на кладбище.
Рядом с дедом и себе купили место. Оказывается, на кладбище места продаются. Больно место хорошее. И вышло недорого. На виду. Птички поют. Прямо, благолепие! Гагор там деревья посадил, а Люба с бабкой Ухваткиной — цветы. На станции сварили загородку. Хорошую загородку. Из прута десятки. Там еще место оставалось для бабки и для Любы, а Гагор никак не умещался. Если только согнувшись? Не учли, когда покупали. Но бабка даже посерчала, грешница, когда Гагор про это сказал.
— Кто ж людей крюком хоронит, дурак? Может, стоя себя похоронить прикажешь?
— Стоя, не стоя, но, если лечь, то ноги как раз на чужую землю высовываются!
— Да что ты горюешь, Гагор? — злилась бабка. — Может, у тебя и ног тогда не будет. Завтра тебе, что ль, помирать? Ишь, дед семи лет! О смерти подумал.
Бабка сплюнула и совсем засрамила Гагора. Но все-таки он пошел в контору и подкупил себе местечко тут же рядышком, за загородкой. Больно место хорошее, и среди своих.
В общем, что говорить! Жилось им здорово. Люди завидовали. Так разбогатели, что стали давать взаймы. Только Любе это дело не нравилось. Она сказала, что лучше купить телевизор.
Было хотели купить телевизор, но тут, как назло, деньги сменили. И стало мало денег. В десять раз меньше. Они чуть с ума не сошли.
Начали экономить. Раньше хорошее мясо ели, второй сорт, и ливерная колбаса всегда была. А теперь — свиные уши, хвосты, обрезки всякие. Щи какие-то редкие, хоть в чайнике вари!
Жили так с месяц. Гагор даже похудел. Уж так натерпелись! Хорошо, Люба узнала, что мясо тоже подешевело в десять раз, а то бы совсем капец.
Но зато денег наэкономили. На два телевизора хватит.
Купили себе телевизор. Хороший. Самый большой. «Темп два». Сначала включать боялись. А потом ничего, наловчились. Прямо радость одна. На постельке лежи да посматривай.
Стали все знать. Часто Красную площадь показывали, Кремль. Гагор про деда вспоминал и про Москву, как дед учил.
Дикторы такие красивые, и голоса у всех приятные. Говорят, говорят... И им не за так деньги платят. Только одного диктора Гагор не любил и даже боялся. Он был похож на начальника станции. И голос — похожий: всегда сердитый. И лоб тоже волчий. Начнет из телевизора говорить, прямо ругается. Он, может, и про свое говорит, а все слышится:
— Валяешься тут на постели с женой, а за уборной не подмел. Ишь, развинтились! Мышей не ловят.
И к стенке отвернешься, и за Любу спрячешься. А она сама боится. Кому приятно, если начальник видит, как ты в постели, чуть ни голый, лежишь и ничего не делаешь?
Гагор, грешным делом, даже подумакивал телевизор выключать, когда начальник говорит, но все рука не поднимается. А вдруг будет орать еще громче? Да с работы выгонит. Куда тогда денешься? Лучше потерпеть.
А однажды Люба спросила:
— Как думаешь, они там нас видят, в телевизоре?
— Не знаю, — ответил Гагор. — А что?
— Что, что? Они смотрят, а тут, другой раз, без штанов ходишь. Неудобно.
— А ты права, — удивился Гагор. — Давай-ка его стесняться!
— Это как?
— А так, чтобы не шманаться около него голяком. А то, и правда, нехорошо. Да и болтать чего не дело не нужно.
С той поры стали они телевизора стесняться и относиться к нему вежливо. Если диктор говорил: «Добрый вечер!», они отвечали: «Здравствуйте!»
Да и самим приятно.
А раз прямо беда вышла.
Лежали себе, смотрели. По телевизору лес был. Гагор Любе говорит:
— Люб, ты с краешку. Сбегай на кухню за спичкой, пока лес показывают! Что-то в зубе у меня.
Только Люба с кухни влетает в одной рубашке, начал какой-то министр выступать. Гагор одеяло ей приподнял, кричит:
— Прыгай!
А она, как назло, спичку уронила. Стала ее поднимать, да весь голый зад министру и покажи!
Министр — ничего. Виду не подал. Только вдруг начались помехи. Помехи и раньше часто бывали, но кончались. А тут — никак, да никак. День — помехи, два — помехи и всю неделю — помехи. Совсем не интересно смотреть.
— Это они нарочно нам помехи делают, чтобы нас не видеть, — ворчал Гагор.
А Люба плакала и прощенья просила у телевизора.
— Да не проси! — говорил Гагор. — Это им, наверно, министр приказал. Нужно ему письмо писать. Он, видно, очень обиделся.
Сказали об этом бабке Ухваткиной.
— Обиделся. Как же! — бабка даже смеяться начала. — Конечно, обиделся, что зад а не перед ему показали. Спереди-то на баб веселей смотреть.
Просмеялась бабка и велела мастера вызвать.
Вызвали мастера. Он быстро все починил и сказал, что телевизора стесняться нечего. Мол, коробка, и все.
Люба с радости заплатила на два рубля больше.
С тех пор звали они телевизор «коробка, и все», и ходили перед ним как хотели.
Пока они с телевизором переживали, на станции все изменилось. Сняли начальника станции. Любе сказали, что его повысили, Гагору сказали, что его понизили, а вообще-то он ушел на пенсию.
Новый начальник был хороший. Ни тебе крику, ни тебе шуму. Внимательный. Заметил, что у Гагора рукавицы порвались и приказал выдать новые. Новую Доску Почета завел — больше старой и с двух сторон, как газета. Международное положение на собраниях не освещал, а так, поговорит, посмеется, и все. Летом приходил на работу в рубашке с коротким рукавом, по-домашнему. А старый, бывало, в белом кителе целое лето парился.
Да что говорить! И сравнивать нечего. Старый, он какой-то дерзкий был, а новый — молодец! Разговорчивый.
Старый, бывало, на Гагора и не глядел. Скажет только:
— Гагор, у меня там, в саду, навоз привезли. Надо раскидать. Вилы я в кучу воткнул.
А этот домой позовет, вроде как в гости.
Придет Гагор, а начальник только что начал яму под помойку копать. Как не помочь? Так напомогается Гагор, что и телевизор не хочется смотреть. Начальник ему за это даст дня три выходных и премию выпишет, как положено.
Культурный человек. Не чета некоторым. Очень людей жалел и ценил.
И собрания при нем пошли веселей. Старый, бывало, бубнит, бубнит свою прокламацию, а чего бубнит, сам не знает. А этот прямо за душу тебя берет:
— Нужно, товарищи, Америку обгонять!
Сидит Гагор и думает, что с такими начальниками и за Америками гоняться одна радость. Мало ли мы их, капиталистов, обгоняли? И по телевизору вон показывают. Гагор даже вскочил.
— Правильно, товарищ начальник! Показывали вчера эту Америку. Там палками — тоже Гагора, только черного. Чего говорить? Обогнать, и все!
И Люба закричала:
— Нужно ее обогнать! Да, да! И по телевизору говорят: терпенья от нее нет. Вы запишите, товарищ начальник, я с мужем соревноваться хочу.
Тут все в ладоши бить начали. А чего ж не бить? Что, Гагор хуже людей, что ль? Вон и по телевизору все обязательства расхватывают, Америку обгоняют. А Гагор — все Гагор, как будто рожей не вышел.
— Все, Любка! Вызываю тебя на соревнование.
— Я сама тебя первая вызвала.
У Любы даже пот с носа капает. Разошлась баба. Любо поглядеть.
Начальнику — что? Записал, и все. А они на другой день начали соревноваться.
Гагор пахал, пахал часа два. Вроде, все готово. Только присел, Люба за горячей водой пришла.
— Чего сидишь? Гляди, обгоню!
Ну, баба! Хуже Америки.
Хотел дальше пахать — хорошо, начальник вызвал.
Гагор вошел как положено. Шапку снял, рукавицы.
Глядь, у начальника человек сидит при галстуке и чего-то пишет. Поглядел Гагору в глаза, будто толкнул.
— Садитесь, — говорит, — товарищ Гагор. Я из редакции и буду про вас в газету писать.
Гагор оробел.
— А чего про меня писать?
Тут начальник выступил.
— Как чего, Гагор? Твоя семья — беспримерный случай. Жена с мужем соревноваться вздумала. Не семья, а готовая коммунистическая бригада.
— Да, да, — залопотал этот, из редакции. — Про таких, как вы, писать нужно.
Вдруг Люба в кабинет всыпалась. Как сказали ей, зачем позвали, оробела и к стенке прижалась.
Стал корреспондент интервью брать. Брал, брал... Сам упарился, и с Гагора — пот. Хуже работы. Гагор ему и про деда рассказал, и про ногу, как с дерева прыгал, и как с дедом в Москву ездили.
А тому все мало.
— Чего вы, — говорит, — больше всего любите?
— Неужели и про топку ему рассказывать? — подумал Гагор, но вмешалась Люба.
— Не пьет он у меня, честное слово, не пьет!
И пошла говорить, прямо как по телевизору, и про Америку, и про обязательства. Не баба, а черт.
Все слова ее корреспондент записал, а потом вытащил фотоаппарат, прицелился, языком пощелкал.
— Возьмите, — говорит, — со стола газету и встаньте вот сюда, под портрет, будто читаете.
Дня через два Люба газет на целый рубль накупила. Уж больно хорошо вышли они там с Гагором!
Загордился Гагор. Перестал первый с людьми здороваться. А чего? Не про них, вон, в газетах-то пишут.
С той поры стала Люба газеты покупать, а потом выписали себе газету. Гагор на дверь ящик прибил с замочком. Придет почтальон, сунет газету в ящик, а Гагор потом ключиком щелк — и читай на здоровье!
Только непонятно там как-то все. Какие-то слова. Но все равно — новости. Стали о культурных вещах говорить с Любой по вечерам.
— Люб, вон в газете пишут — академик умер.
— Царство ему небесное! А что там по телевизору?
— Кино. «Моцарт и Сальери».
— Это про чего?
— Да ерунда. Про двух полковников.
— Ну что ж! И про полковников интересно.
Так и жили. Приучился Гагор на собраниях речи говорить. Сначала боязно было, а потом привык. Просто очень. Слушай что начальник гнет, и повторяй за ним! Тут и конь скажет. Ведь язык — не лопата.
Начали люди уважать Гагора и выбрали его в профком. А потом его и Любину фотографию на Доску Почета вывесили: Любовь Гагор — передовик производства и Афанасий Гагор — тоже передовик.
В общем, все было хорошо. Только дома очень тихо — вдвоем да вдвоем.
Решили завести кошку. Нашли сначала черную, но ее кто-то убил. Видно, дорогу перебежала. Месяца через два подходит Гагор по работе к мусорному ящику, слышит — кто-то пищит. Открывает, а там котенок — рыжий аж красный.
Оказалась кошка. Подросла — справная стала. Все, бывалочи, умывается, гостей намывает, а Люба приговаривает:
— За ухом черно. За ухом черно.
Правда, там и не черно вовсе было, а все равно приятно, как она лапкой за ухо пытается достать. Смехота!
Или играть начнет — бегает, бегает, а потом и уснет на телевизоре. Там и музыка, и дикторы говорят, а ей все ничего, видно, нервы крепкие.
Хотели они ей имя придумать, но не выходило никак. Так и жила без имени: Киска и все.
Жили так долго, и ничего не менялось. Никаких событий. Если только у Любы картошка подгорит или убежит молоко... Но какие это события? Так, мелочи.
Но раз все-таки случилось событие.
Избрали Гагора на профсоюзную конференцию. Надел Гагор галстук, значков нацепил и поехал в Москву. Правда, начальник велел значки снять.
Был там Гагор три дня. Люди все умные. Говорят даже получше начальника. И галстуки тоже у всех. У некоторых даже шляпы есть.
Дали Гагору красивый блокнот и карандаш. Гагор все сидел и писал в блокноте: Гагор, Гагор, Гагор.
Все пишут чего-то. Не отставать же ему!
После конференции Гагор стал важным. Бросил смеяться. Когда смеешься — рожа глупая. Хотел курить начать, ведь умные люди все, почитай, курят, но не получилось у него с куреньем, да и Люба ругается. Ходил, ног под собой не чуял. А бабке Ухваткиной, которая все учить лезла, так и отрубил:
— Не лезь ко мне со своими глупостями!
Даже Люба стала Гагора бояться.
Все рассказывал, какая там, в Москве, уборная хорошая — чистая и пахнет прилично, даже называется по-другому — туалет.
— Умеют же наши делать, если захотят! Захотели — и сделали.
Начал Гагор думать о себе. Этого с ним раньше не было. Иногда даже на начальство стал роптать и иметь свое мнение. Пошел раз к начальнику и потребовал новую квартиру с ванной. Не в бани же ему ходить!
Начальник сказал, что пусть решает профком.
На профкоме решили с Гагором подождать, потому что есть остро нуждающиеся, разные многодетные.
Тогда Гагор заявил, что, если так, он с Любой соревноваться бросит или совсем с работы уйдет.
— Сейчас рабочий класс везде нужен.
На это ему ответили:
— Не пори ерунду!
Стал Гагор со всеми ругаться и нервничать. Даже сны начали сниться. Раньше никаких снов не было, а тут Люба приснилась, и будто у нее борода, и вся она противная, как мужик.
Проснулся Гагор, потрогал Любу — нет бороды. Заснул — опять с бородой снится.
Утром он ей высказал:
— Еще раз с бородой приснишься — разведусь.
Люба даже заплакала.
Вообще, Гагору все надоело. Даже поговорить не с кем. Все — дураки. Люба — тоже женщина отсталая. Ничего не знает. Что Гагор скажет, то и ее. Скучно. Да и в газетах все одно пишут, и по телевизору все те же слова говорят. Даже включать неохота. Раньше хоть не понимал, а теперь и понимать не хочется. Хотел пить начать, но не получилось, как и с куреньем. Одна отрада: Киска окотилась. Но Киска — что? Только посмотреть. Ведь не поговоришь!
Проснется Гагор ночью, глядит в потолок. Темно, и никому дела нет до него, Гагора. Вот завтра снова — метла да лопата. Подойдет к окну. Снег валит. Красиво. А как подумает, что завтра ему этот снег чистить и в кучу складывать, вся красота — псу под хвост. Тоска.
Раз под Новый год вечером Гагор в баню пошел. Баню он любил. Особенно париться хорошо. Обычно, они с Любой ходили, а в этот день Люба с утра сбегала, чтобы вечером пирогов напечь. Пироги у нее здорово получались, если не подгорали.
Намылся Гагор, напарился. Стал одеваться — глядь! Шапки нет. Украли.
Начал он на банщика ругаться. А тому — что!? Глазами только хлопает.
Гагор даже материться начал: ладно хоть бы шапка была хорошая, а то ведь и шапка — дрянь, а в чем пойдешь?
Нашел ему банщик какую-то детскую. У Гагора, хоть и не велика голова, но детскую-то шапку мужчине только на ухе носить.
Пошел Гагор домой. Голова шарфом замотана, а шапчонка — на макушке. Люба чуть не упала со смеху, но Гагор цыкнул на нее, и она замякла.
Чаю напились, пирогов наелись и спать завалились.
Утром Гагор на работу пошел. Правда, голова немного болела, но на работе, вроде как, разошелся, и ничего.
После обеда такой трезвон поднялся в голове, что прямо всерьез.
Гагор Любе сказал:
— Что-то голова у меня.
Люба рукой лоб потрогала.
— Да ты простыл. Ложись-ка ты, лучше! Не ходи никуда!
— Вот еще! Будешь еще командовать! — рассердился Гагор.
Пошел опять на работу. Походил, походил, но не идет дело. Даже лопата из рук валится.
— Да что я? Проклятый, что ли? — сплюнул Гагор и вернулся домой.
Уложила его Люба в постель и позвала бабку Ухваткину.
Бабка пришла и велела позвать врача.
Пока Люба за врачом ходила, Гагор уснул, и снилась ему такая дрянь, что даже страшно: будто Киска лопату ест и урчит, как на мясо. Потом она с лопатой управилась и стала грызть телевизор, а Гагор будто Любу за бороду дергает. Потом поглядел: у нее вместо бороды — кошачий хвост.
Хорошо, врач разбудил.
Врач ему в рот глядел, холодными пальцами мял бока, слушал в трубочку. Гагор смотрел на врача и думал, что этот врач ужасно хитрый и что это вовсе и не врач, а дед Потапов пришел и щекочется. Только не надо смеяться, а то, когда смеешься, прямо дурак дураком.
Отвезли Гагора в больницу. Лечили. Но он все равно умер.
В гробу он лежал с умным видом и в значках.
Похоронили его рядом с дедом Потаповым, где собиралась лежать бабка Ухваткина.
После Гагоровых похорон свершилось чудо: ушла из дома Киска вместе с котятами. Говорят, это бывает с кошками.
Люба года через два снова вышла замуж, но так у нее никто и не родился. Ее новый муж тоже носил значки.
Бабка Ухваткина живет до сих пор, а начальник начальствует.
Гагорову фотографию сняли с Доски Почета.
Вот.