«Что значит общая мера стороны и диагонали по сравнению с блаженством, которое даст людям математика?! — вскачь неслись пифагоровы мысли. — Нужно запретить сопоставлять. Запретить диагональ Нет диагонали на свете. И вот оно впереди — всеобщее счастье. Истина растет на дороге, по которой не ходят. На проезжей дороге все перетрется в пыль».
А Маракис смеялся. Ручками всплескивал беленькими, задравши голову, хохотал.
— Дельные мысли, Пифагор! Отличные мысли! Раб, не робей, спрашивай господина! Он из себя человека вычел и переменился в раба идеи. Вы, рабы, ровня.
Раб подходил к Пифагору с вопросом.
— Как, как соотносится диагональ и сторона? Великий Пифагор, ответь!
— Как божеское и человеческое, — сказал Пифагор. — Как господское и рабское, как огонь и полено.
— Увертка, а не ответ, — орал во всю глотку Маракис. — Но человечество в твоем лице про иррациональность жизни заговорило. Вывело формулу неразумности бытия. Что говорить, хе-хе! Проблемка поставлена. Кто решит?
Все теснее тьма сжималась вокруг костра, черными клиньями в уголья вбивала она огонь. Вот не виден уже ни Маракис, ни раб не виден уже, ни костер. Лишь на твердом лице Пифагора играет свет. Пробился сквозь прошлую или будущую тьму.
Реверсаль замолчал и тем закончил рассказ.
— Вот как, оказывается, было дело в начале, — растерянно проговорил Ахълижь. — Но без общей идеи не будет и государства.
— Кончается история государств. Начинается история мира, — провозгласил Реверсаль, и голос его слился с громами.
— А после?
— А после будет рай на Земле, — уверенно произнес Реверсаль. — И не будет гуманитарных вычитаний и ничтожеств-нулей. Но эта песня из далекого будущего, а нам бы с современностью по справедливости посчитаться.
Он остановился, словно устал. Одной рукой придерживал Ахълижа, а вторую поднял, собираясь молвить нечто чрезвычайно значительное, но туча в тот миг упустила тонкую молнию, и она потянулась к реке, связуя небесные воды с земными. Реверсаль рванул эту молнию, как бельевую веревку, и Ахълижь ахнуть не успел — погиб от электрического разряда. Звучный гром широко прокатился над Москвой, но бедный профессор не слышал уже никакого грома.
Когда нашли его потом, весьма удивлялись, зачем на постамент забрался, зачем за бронзу держался, когда такая гроза полыхала над Москвой. Неужели историк надеялся, что исторический памятник — спасение от грозы?
Музыка, важная и торжественная, плакала вслед за ним. Главные люди страны подписывали некролог, а старый спившийся черт шипел шепотом:
— На ролики, на ролики, сука, ставь! Сам поедет куда надо, и где надо сгорит. Не в фантики играем, товарищи! Правда ль, Мокушка? — крикнул черт в черную дыру.
И дыра ответила:
— Правда.
Узнав о смерти профессора, Каля приказал Баширте:
— Сними наблюдение за квартирой Ахълижа, а дело его сдай в архив!
Баширта сложил в папочку бумажки, завязал тесемочки и, проходя мимо Мархилахурида, хлопнул философа по лысине — как бы задел. Даже бровью не повел Мархилахурид, но Баширта испугался. Отпрянул от бюста — чуть принтер не свалил на пол, а полковник Каля в тот миг подумал о неизбежности смерти.