Дальше в тетради были пустые листы.
Временика полистала тетрадку, потыкала в странички крашеным ноготком, а потом спросила:
— Если Сергей Иванович Антипушкин — участник войны, в каком же году он родился? Должен быть очень старым, а выглядит молодцом.
— Какой там возраст! — усмехнулся Пантюша. — Он же не человек. Он — понятие, общественное явление, а оно не старится, существуя хоть сотни лет. Умер Антипушкин, поставили Иванова, и его через пару лет от Антипушкина не отличишь. Малина — красная, черника — черная, а предгоскомслова всегда Антипушкин. В общем, на картофельном кусте не растут яблоки. Вот такие дела.
— А сынок? — спросила Временика. — Ведь он в беде.
— Несчастный человек. Ничего тут больше не скажешь.
Пантюша поцеловал ее, прижав к себе, и добавил в самое ушко:
— А мы — счастливы. И пусть они себе — там, а мы себе будем тут.
— Дурачок, — засмеялась Временика и вернула поцелуй. — Я знаю: ты не плохой. Ты совсем никудышный.
Она положила голову на его плечо и сказала:
— А догадываешься ли ты, что произошло?
— Ты хочешь сказать, что мы нашли счастье? — усмехнулся Пантюша.
— Я хочу сказать, что произошло вычитание языков: того, который привез на продажу ты, из того, который создал Маяковский. А теперь русский язык обнулился. Вот что произошло.
— Значит, на Руси теперь нет языка?
— Есть. Но совсем другой нарождается. Третий. Какого никогда не было. Без Пушкина и без Маяковского. А предыдущие умерли оба. Нет, не умерли. Просто отжили.
— Ишь ты чего придумала, — восхитился Пантюша.
— Я не придумала. Я это поняла. Я это ясно вижу теперь. Но самая большая печаль в том, что нового языка я не знаю. И не узнаю, видать, никогда. И места мне на Руси больше нет. Там неведомое что-то начнется.
После этих слов Временика перестала говорить по-русски.
— Не возражу, — по-французски отвечал ей Пантюша. — Этот язык нарождается сейчас в области русского духа. Там идет поиск, который — слава Богу! — нас уже не касается, потому что новое на Руси не сосуществует со старым, не дает ему умереть в покое, но полностью истребляет старое, высвобождая при том много злобы.
— Это правда, — кивала ему Временика.
Так улетели они из Москвы, чтобы никогда не вернутся.