До Бога добраться просто — достаточно умереть, а к генералу Василиску Марцыпановичу Бобоссии-Пустырнику — хоть стреляйся, хоть вешайся — простому человеку хода нет никакого. Зора Филимоновна все лазейки закрыла. Создала вокруг мужа радиус почтения, восхищения и покорности. Шугала просителей, как паршивых котов, да так властно, будто сама генерал. Они, мол, сбивают с толку и уводят в сторону от задач. Кроме того, беседы с незнакомыми людьми лишают Васика сил, поскольку волей-неволей приводят в действие его уникальные внутренние устройства, какими никто иной на свете не обладает и которые требуют серьезных энергетических трат.
Тронутые сумасшедшинкой глаза генерала видели сотню веков преджизни собеседника вплоть до обезьяньих времен, с которых сохранились, к примеру, лишь цепкость пальцев, сторожкий взгляд да пугливость век. Генерал смотрел в собеседника, словно в колодец, сквозь множество предков, в праначало, на дно, где мерцала звезда конца, и ясно видел род его во всей исторической полноте значений и смыслов.
Прорвется в ИФСИП какой-нибудь раздутый национальной спесью господин Кусалис из Вильнюса, увидит грубоватого служаку в мундире, и, чтобы не проклинать в его присутствии русских, начнет нести по кочкам поляков. Генерал послушает да и скажет:
— Вы, господин Кусалис, в душе Русляндию нашу поносите, а вслух на поляках отыгрываетесь. — (Эту «Русляндию» генерал прямо выдерет из мысленных матерщин визитера. Тот аж икнет). — Но поляков-то... зря вы, не надо! Никакой вы не исконный литовец. Изначально в вашем роду все — по папашам и мамашам — поляки, причем, кто — вор, кто — торговец. А литовцем ваш предок прикинулся, когда к Миндовгу перебежал, чтобы калеными клещами ему не порвали на базаре ноздрю. Упёр, понимаешь ли, мешок лука, и пришлось податься в княжеские вояки.
Господин Кусалис оробеет и спросит:
— Если о прошлом вы — так подробно, то, может, и будущее — в общих чертах?
— Можно и будущее, — великодушно вымолвит генерал. — Ваш сын разбогатеет, а потом проворуется, разорится и в Россию перебежит. Очень скоро вы русскими станете и дальше на Восток проберетесь, проворовавшись в России. Среди восточных народов косоглазие обретете, и род ваш пресечется бесплодной красавицей-девушкой. Умыкнут её и заставят варить в чане рис. Вот и вся ваша песня. Достаточно? Или мелочи рассказать?
— Хватит, — переведет дух Кусалис, утерев со лба пот.
И побежит из кабинета прочь, веря и не веря тому, что услышал, а генерал откинется в кресле и долго спит, отдыхает от напряжения, ведь такой хватанул неподъемной правды, такие переплеты пронзил умом!
Но и во снах он видит запруженные бессмертными душами давние города. Не дают успокоиться голоса веков: «Будь хозяином прошлого! Озирай нас и помни! Да не сгинет в безвестности слава наша!»
Историю генерал не по периодам знал, не по сменам культур и формаций. Он ощущал её плоть, видел ветки, побеги, сучки и задоринки. Можно сказать, он не историю знал, но леса-дубравы историй: как ветвятся, растут одна из другой, переплетаются, множатся в шуме деяний родов, народов и человечества.
Собеседник обычно пугался всеохвата и всепрохвата генеральского взгляда, сидел перед ним, как перед чудом природы, экспонатом кунсткамеры, стронутым с человеческого подобия.
Еще бы и не пугаться! Василиск Марцыпанович Бобоссия-Пустырник был скорее понятием, чем человеком. В течение века в мундир его длинного имени облекались по очереди три выдвиженца, три носителя уместных свойств. Только облекала их не буфетчица Зоечка, а — бери рангом выше! — калотерапевт Зора Филимоновна Рыдульдак, профессор.
Зора Филимоновна тонко шутила, что жизнь её поэтична уже потому, что похожа на дактиль: первый слог — ударный и два безударных. Эти три выдвиженца были мужьями Зоры Филимоновны: первый, главный Васик, задал институту тон и определил задачу. Он происходил из дореволюционных интеллигентов. Второй, Бобос застоя, был кадровым партработником, который ничем новым в истории не отличился. Он только консервировал старое. А сегодняшний Василиск Марцыпанович отпочковался от управнаровских генералов.
Приход каждого означал историко-философский поворот страны.
Если первый Бобос выметал участников революции, то Бобос шестидесятых был гонителем выметалы. Он чурался тюрем и лагерей, на людей смотрел ласково, одобрял снисхождение, но большевистскими принципами не поступался.
Ниспровергателем второго сделался Бобос третий, усложненный до чрезвычайности. Заявив себя наследником врагов революций, он охотно прикидывался революционером с железным веником. Но веник Бобоса не мёл ничего. Василиск Марцыпанович только замахивался, притворяясь грозой олигархов, чтобы, видя на своей стороне грозную власть, не бузили массы.
Если Васика первого считать тезисом, второго — антитезисом, то третий Василиск Марцыпанович ощущал в себе некий синтез, в котором срослись предыдущие враждующие Бобосы. Видимо из-за этого он находился в непрерывных сомнениях относительно собственной цельности. Идейно-межевых столбушков ему никто не подсунул, и мысли летели вразброс, не являя логической стройности. То кулаками машет, как большевик, то бросится в слезливую доброту. А то вдруг вздумает, что он — продолженный в современность Сталин, а может быть, автор «Вех» или министр Столыпин. Или вовсе нелепость: Лев Толстой как зеркало Иоанна Кронштадтского. Только царем не воображал себя генерал, ибо венценосные сны — забава Категория Ильича Громгремело.
Василиск Марцыпанович был текуч, как бурлящий поток. Для потока земля — единственная стабильность, а для него единственной незыблемостью виделась национальность.
«Кто я — не знаю, но русский — точно».
Так национальность в нем стала истинной верой и единственной правдой. И всё казалось, что русскость в опасности, что она ущемлена, обижена, изнасилована наглым зарубежом.
Чудился ему черный летящий снег, нефтяные сугробы, грозящие обвалом, — физическим, экономическим страшным. И бил под дых ужас:
«Страна в распродаже. На прилавок брошен народ со всеми наличными потрохами. Парни пьют, девок учат на проституток. Последнее осталось продать — великий русский язык. Категорий Ильич напоганил. В денежный карьер превратил Великую Русь. Олигархи организовали вывоз наличных средств, а я, Бобоссия-Пустырник, пускал соответственный исторический воздух».
Василиск Марцыпанович страшился жить с этой мыслью. Отлично знал, каким мерзким словом впечатается в историю его роль. И никто не скажет: «на первый-второй рассчитайсь!» И первого, и второго, и третьего — всю стопу макнут в дерьмо общей мордой.
— Нужно валить Госкослово, — твердил жене Василиск Марцыпанович, — иначе стране капец да и нам недолго гулять. Нужно валить Госкослово, а потом — Категория.
— На нары давно пора Громгремеле, — горячо соглашалась Зора.