— Эй, паук! — сунул руку в карман Каля. — Бросаем, бросаем, а продверка-то не видать.
— Рано еще, — послышался писклявый голосок, и Иона Карпыч высунул ножку, а за ней — крошку-мордочку на сереньком тельце с горошину.
— Да как же! До Зоры уже добросались. На Зору Филимоновну съехала речь.
Иона Карпыч отмахнулся члеником лапки и подпустил назиданьица в голосок.
— Эта оратория очень длинная и довольно беспорядочная, потому что материала тут на сто книг. Сто лет проорёшь. Пока лишь о первых сказано. О Василиске Первом и про первоначальную Зору. А потом Вторая Зора была, и Васик после войны был Второй в той же должности с тем же ликом на том же посту. — Иона Карпыч задумался. — Ведь и Сергей Иванович Антипушкин на Руси не первый, а Категорий Ильич Громгремело — даже трудно сказать, какой по счету, но все на одно лицо и те же толкут словесные зерна, потому что должность такая.
— Как же так, — удивился Каля, — мы умираем, а тут, понимаешь, вечные.
— Дорогуша, ты ай слепой? — скорчил мордочку паучок. — Ты сам, уважаемый Каля, не меняешься, черт уже знает с какого века. Да с самого Петра, пожалуй, пуля, гвоздь и чиновник — одной на Руси должностной штамповки.
— Эй, завязывайте давайте! — крикнул рыжий парень со своего дальнего места. — А то весь век о прошлом веке протреплетесь. Все равно не найдете никогда смысла жизни.
Парень топнул ногой, вечность ответно гукнула, розовые губки Натахи обозначили «фи», а довольный своей древностью Каля сделал вид заговорщика.
— Давайте-ка Василиска Второго пропустим! При нем застой был, в ИФСИП-е в карты дулись и ничего не делали, потому что в стране, кроме исторических съездов, никакой истории не было.
— Нельзя пропускать. Хоть немного помянуть надо, чтоб не упустить логику. Иначе не выйдем к правде, — возразила девка Натаха. — Хоть и многовато старья мы разного набросали. Хламьем забили всю область духа.
— Точно говоришь, — поддакнул издали парень, который явно не всё расслышал. — Всё Пастернак, Ахматова да Солженицын. Будто других нет для области духа. Нового надо, нового, а то царь Петруха пендаля надаёт.
— В чем же новое? — Иона Карпыч помахал члеником, пригласил высказаться.
Натаха глянула на своего парня с таким жаром, словно из печи подуло, и высказалась:
— А новое — оно небывалое. Самые важные слова сейчас — про этого Третьего. Про генерала. И про пожар. Пожар небывалый в его кончине.
Каля порылся в куче, но не нашел подходящего слова.
— Не определили его пока, — растерялся Каля. — Выручай, Карпыч!
Иона закряхтел, заворчал из кармана:
— Как же выручишь, если меня, тюрьму идей, в паука превратили? Русские идеи никому не нужны. Всё начинают с нуля, идеи из Америки тащут в готовом виде. Люди стали обществом потребления. А мне — стыд сказать! — назначено оплетать затхлый угол и сидеть в кармане чиновника. В кармане сидя, как выручишь?
Тут девка Натаха подбежала к куче слов русского языка и отодвинула Калю.
— Дай-ка я! Тебе тут, старпёрия, не совладать. Изменилось совсем понятие жизни. Уходит она от вашего брата, потому что жизнь — не форма белковости, жизнь — духовна, а у вас кругом — потребление, сплошная белковость: жрать, пить и трахаться. Духом никто не горит. Все пожара боятся. А пожару быть.
— Ну и ах! Ну и хватанула, — заверещал Иона Карпыч восторженно-замирающим писком. — От такой распущенной не ожидал глубины. Видать, твоей мудростью обновлюсь.
Иона Карпыч выбрался из кармана, оттолкнулся от Кали и со словом «мамочка!» перебросился на Натаху, которая нагнулась подобрать подходящее слово из кучи слов, но всё не попадалось что нужно: то приставка отдельно, то корень, который неизвестно где вырос, окончание без начала... Никак не складывалось новое слово.
— Замуж тебе пора, а не словами бросаться, — пропищал Иона Карпыч. — Замуж иди за папу! Венчаться... венч... ведь ты — мама моя.
Совсем не слышен стал его голос, да и слушать некому, потому что вечность вокруг стала преображаться в церковь, в ту церковь, в которой потерялся Иона Карпыч. Неким странным образом оказалось, что русская вечность церковью и была. Просто ни у кого не хватило отваги раскрыть на эту правду глаза.
Рыжий парень в два шага подбежал к Натахе, обнял ее и потащил под своды.
— А я? Я? — спросил Каля.
— Тебе с нами нельзя. Ты — не от Бога, ты — от государства. Ты государству подчинен, а не церкви, — сказал парень.
И тут Каля вспомнил, что те же слова говорила ему когда-то Улита Васильевна.
— Вот видишь, ты сам всё уразумел, — сказал рыжий парень. — Теперь уже всё-превсё прояснилось. Ионушка на свет просится, а ты, поскольку ты в логике государства, ступай к генералу. Вот и дверка для тебя соразмерная.
Рыжий парень оторвался на миг от Натахи и ткнул Калю в сетку-рабицу, которой закрыта оказалась прореха пространства. Сетка затрещала, скрипнула, и Каля высадил плечом деревянный продверок.