Две мерзлые форелины слиплись боками и сделались как одна. Когда Шалый подвез это двухголовое чудо к палатке, очередь задергалась, точно кошкин хвост, и окружила тележку.
— Облучили — вот и мутант. Страх — чем нас кормят.
— Он, дьявол, светится, небось, — «гейгер» треснет.
— Люцифер. А порубят и нам продадут, мол, и черта слопаем. Им — нажива, а мы загибайся потом от рака.
Особенно взволновалась черненькая строгая дамочка, которую ветродуем занесло сюда от офисных дармовщин. Прикид — деловой. Бизнесвумен с картинки. Не копейки, небось, считает, а доллары. Но дешевой форельки всем хочется — притащилась в вонючий ряд. Не дотянулась еще деньгой — повариху нанять, и злится, что на рынке унизительно сливается с серой массой.
Дамочка посмотрела на рыбного продавца Илюшку и подняла голову — запомнить номер палатки.
— Пусть только продаст, — сдвинулись черненькие грозные бровки. — Мы это дело так не оставим. Мы порядок-то наведем. Пощупаем, чем нас травят.
Дамочка глазки нащурила, царапнула зловещими коготочками воздух и всем вниманием ткнулась в рыбу разглядеть сращение двух голов. Стала смотреть, но тут же отпрянула: ремешок сумочки соскользнул с плеча, и розовая нежная замша коснулась ослизлой твари.
— Сами травим себя, дикари. Без головы надо быть, чтобы вывести такой двухголовый сорт.
Дамочка отшвырнула сумочку за спину и не заметила, как хлипкий замочек мыкнулся и сумочка раззявилась, выставив свету ладненький кошелек-бумажничек — чуть меньше мужского, но больше женского.
Оказавшийся рядом Виталик Походилов это дело засёк и возможность не упустил. Заинтересовавшись мутантом, он припал к дамочке и зачерпнул кошель рукавом, слегка поддав его к себе пальцем. Но вид при этом имел такой, словно рука — не его, рукав — чужой, и палец совсем не здешний. Как будто рука — отдельно, а Виталик — сам по себе.
— Дела! — отпрянул от мутанта Виталик, унося в рукаве добычу.
Отойдя шага два, он углядел на своем дрянном пиджачишке пятнышко над карманом, которое среди других пятен почему-то особенно раздражало, и, когда оттирал его рукавом, кошелек прямой наводкой скакнул в карман.
Тем временем Шалый раздал тележкой народ у прилавка и, выфыркивая сдавленный хохоток, схватил мутанта за головы, поднял и шваркнул о поднос. Поднос колоколисто взныл, а мутант коротко, но вполне по-свински, хрюкнул и развалился на две хорошенькие форельки.
— Светится? Тоже мне лампочка Ильича! — ощерился Шалый и стал подавать рыбины в дверь палатки. — Трава — трын, рынок — рын. Что выдали — то и прём. Тут не партия и не церковь. Тут всё по хрену.
Пока Шалый, красуясь перед тетками, болтал свои прибаутки, Виталик удалялся от строгой дамочки. Рука его вслед за кошельком полезла в карман, умелые пальчики выбрали все до единой бумажки, которых оказалось немало, а пустой кошелек был выщелкнут вон. Виталик пустил его вдоль порчины вниз и ходом ноги швырнул в сторону. Однако, проделав юз по асфальту, кошелек ткнулся в палку бабульки, которая брела носом в землю.
— Обронил, милок, — окликнула тоненьким голоском. — Кошелечек-то ускользнул.
— Ох, спасибо! Дай тебе, бабушка... Последние деньги, — улыбнулся старушке Виталик. — Стараются, а никак от честности нас не отвадят.
Старушка перекрестилась, а он, саданув ее в душе крепким словом, перебежал в соседний ряд, где Ахмед перекладывал мешки с сушеными фруктами — никак не начнет торговать. Вчера только появился. На бойкое место встал. Купил, видать, рыночное начальство. А теперь велят мешки с прохода убрать. Значит, мало дал.
Стоял Виталик у Ахмедовых мешков и поглядывал, куда этот кошелек бросить. А и надо ли бросать? Разве скажет кто, что Виталик вор? Он — тут, а черная дамочка как раз собралась за рыбу платить — от мешков видно. Илюшка-продавец положил перед ней пакет с рыбой и денег ждет, а она сумчонку лапает и лоб морщит.
— Кошелек утащили, — дамочка так громко ойкнула — все заахали. — Был, а нету.
Тетки в очереди стали свою поклажу обцапывать.
— Кто ж вор? Все — тут. Никто не отходил. Стоим как стояли.
— Мож, обронила? Сумка-то — витрина. Вся мотня напоказ.
— Обронила — пропало. Рынок. Тут деньги ходят, а не лежат.
Шалый устроил пустой поднос на тележке, стал вытирать фартуком руки и, вымеряя степень сочувствия, осведомился:
— Много денег-то увели?
— Для меня — мало. Для тебя — много, — брезгливо отсекла сочувствие дамочка.
Шалому сильно не понравился этот стих.
— Не пёрла бы на меня, ворона! Я не вор, а работник. Вот рыбиной хлестану... Будь ты мужик — так бы и хлестанул.
Углом фартука Шалый хлопнул себя по ноге. Осерчал.
— Но-но! Уймись, — отступила дамочка. — А то к порядку-то призову.
Она строго оглядела всю очередь — от ближайших до дальних. Злая — глаза свело в точки. Каждую тетку насквозь проколола взглядом, но никто не раскалывался. После этого она на Илюшку-продавца зыркнула — того аж перекосило.
— Где б ты ни был, вор, ты меня слышишь. Далеко, небось, не ушел, — выговорила, как с трибуны, впершись злобой в Илюшку. — Проклинать я тебя не стану. Пусть только совесть твоя проснется. Слышишь, подлец? Совесть твоя с этой минуты не спит.
Сказала эти слова дамочка, толкнула пакет с рыбой Илюшке в окошко да и подалась прочь.
После такого заклятия Виталик хихикнул.
«На фигню твою, дуреха, не поведемся. Сами мастера хрен нести. Нам бы пьянства избежать да с нищетой разминуться, а с совестью сладим».
Виталик вытащил из кармана деньги — поглядеть на сколько разбогател. Ахмед аж отпрянул. Рублишек там было тысчонок пять. А остальные — американские братья — доллары в сотнях.
— Видал? — спросил Виталик Ахмеда.
— Огрёб, — кивнул головой Ахмед. — Купи мешок чернослив!
— Это какой же нужно запор иметь, чтобы чернослив покупать мешками? — отшутился Виталик.
— Фрукт зачем запирать? Совесть на запор — да, — возразил Ахмед. — Деньги есть — зачем совесть?
Тут и Шалый подбежал со своей тележкой.
— Сучара, ты деньги снял? — наскочил на Виталика.
— Бросай телегу, пошли водку пить, — показал Виталик сотенного американца. — И ты, Ахмед, закрывай лавочку. Отстрелялся.
— И много у тебя этих боеголовок? — спросил Шалый.
— До Нового года хватит разоружаться.
Шалый не обрадовался. Отвернулся от Виталика, сдвинул поднос, сел на тележку и стал сопеть, разглядывая снующий народ, палатки-прилавки, синие небеса.
— Шалый, ты чего? Приболел?
— Не, дорогой мой товарищ, — скривил рожу Шалый. — С жизнью прощаюсь. Ведь такие деньги — беда. Не пережить такое богатство.
— Умно говоришь, ага, — поддержал Ахмед. — Чем водка — купи чернослив мешок и сушеный яблк, и курага. Компот детишки варить год будешь. И сахар купи мешок, пока деньги тут. Короче, отслюни деньги, и — твой товар. Изюм тоже.
Тут у Ахмеда в кармане телефон заиграл «Аиду».
— Ага, — закричал Ахмед в трубку. — Слушаю. Дорогой, как узнал, что я тут? Ага. Мобила, короче. Чо, короче?
Ахмед вдруг сел в курагу. Открыв рот и выставив челюсть, словно не мог продышаться, он крикнул в трубку на своем языке и зажмурился, — вмять, вогнать назад то, что выпирало и было болью, но, как бы крепко ни зажмуривался Ахмед, из-под век выбивало слезы — потекли по морщинам к носу.
Разговор быстро кончился, но горе, видать, едва началось.
— Ай-ай-ай, — качал Ахмед головой, не открывая глаз.
— Да говори, что? — дернул его за рукав Виталик, а Шалый подобрался, вжал голову, словно под низкое заходил.
Ахмед открыл глаза, товарищей оглядел.
— Отвели брата. Выкупать надо. Ехать надо сейчас. Самолет. Узнали, что я на рынок, и деньги давай — брата убьем.
— Ну и лети! Какие дела? — дернул головой Шалый. — Иди к директору рынка. Он из ваших. Поможет.
— Поможет, а много надо. А я товар брал. Вон, — кивнул Ахмед на мешки с курагой, орехами и изюмом. — С товаром — что?
Он посмотрел на Виталика, на руку его, засунутую в карман, где деньги.
— Слушай, Виталика, помоги, короче. Купи товар.
— Ты чего? Долбанулся, что ль? — аж отступил на шаг, удивился Виталик.
— Виталика, за так даю. Много товара тут. Будь брат!
— Да пошел ты!
— Виталька, не сучись! — приподнялся с тележки Шалый. — Помоги человеку, а то от водки подохнешь.
Виталик даже не мукнул. Повернулся и пошел прочь.
— Сука ты, гад! — прошипел вслед Шалый. — Нажрешься — спи в луже. Я тебя на тележке не повезу, ханыга поганый.
Виталик вдруг остановился, повернулся на каблуках и в два скока — к Ахмеду.
— Мне, что ль, дороги деньги? Да плевать. Еще сниму. На, — протянул он всю добычу Ахмеду — рубли и доллары — горстью.
Ахмед деньги принял, пересчитал и спрятал в бумажник.
— Дешево отдаю, — махнул он рукой на мешки с товаром. — Больше в два раза. Задаром, короче.
— Не нужен мне твой товар, — заявил Виталик. — Я ж не торгаш. Ты свои дела землякам сдай. Они...
— Нету время, Виталика, — отвечал Ахмед, утирая слезы. — Надо бегом. К своим забегу, а товар — хоть брось. Он — твой. Я — долг не могу. Не должен никому Ахмед. Весы тут, место...
— Да все в порядке, не бойсь! — успокоил Ахмеда Шалый. — Сдам я твои весы. Беги, выручай братана!
Ахмед схватил из-под прилавка вещички, запихал в сумку и обнял Виталика, а потом Шалого.
— Короче, хороший вы, ребята. Спасибо.
— Беги, беги, алакбар, — толканул его в плечо Шалый. — Беги.
— Держись там, — сказал Виталик. — Да возвращайся. Ждать будем.
— Не пустит семья, — крикнул Ахмед уже на ходу. — Не вернусь. В лес пойду или в милицию. У нас надо к автомату близко.
Тут покупатели стали одолевать, товар требовать, потому что, оказывается, на всем рынке только у Ахмеда остался сушеный фрукт.
Шалый отправился тележку сдавать, а Виталик встал к весам и взял пластмассовую бутылку, обрезанную под совок. Но не долго пришлось ему отпускать товар. Подошли двое: один — увесистый, а второй — мордастый. Сразу видно: увесистый — полкан, а мордастый — шавка.
— Матвей, — обратился мордастый к полкану, — сухофрукт. То, что ищем.
Матвей по-хозяйски оттиснул тетку, тыкавшую пальцем в изюм, положил на весы кулак и поднял сипатенький голосишко:
— Торговля закрывается. Товар продан.
— Ты чего, урод, наезжаешь? — удивилась тетка. — Что ль, автобус?
Жирной ручищей она так шибанула полкана — ухнулся на мешок с курагой, едва не рассыпал, а тарелка с весов шлепнулась в стайку мелочи на прилавке.
— Изюму и орешков мне грамм по двести! — скомандовала тетка Виталику, словно ничего не случилось.
Но Виталик не успел совок ткнуть в мешок, как мордастый поддел тетку коленкой под зад, и та в сторону заплясала, расставив руки, чтоб не заковыряться. Устойчивая оказалась, как неваляшка.
Тетка не взвыла и материться не стала. Захихикала, словно ее щекотнули.
— Ах ты, рыло! Ты куда попал, рыло? Ты б еще башку туда ткнул, урод!
— Пошла, паскуда! — рыкнул мордастый, помогая полкану своему встать с мешка, и добавил несколько мерзких обложных слов.
— Напрасно обидел, дурачок, — посожалела тетка. — За «паскуду» с матюгами я тебе подгорчу.
— Подгорчи, подгорчи, — одобрил сипатый полкан. — Сама и хлебанешь горького.
К рыбной палатке подошли дежурные милиционеры — ошивалась на рынке парочка. Тетка фуражки увидела и бросилась к ним, сжавши губы.
Полкан Матвей снова встал напротив весов, а мордастый заглядывал сбоку в пасть шефа. Такие оба насупленные — Виталику показалось: ему угрожают.
— Вы чего, ребята? — защитился совком Виталик.
— У тебя ведь, парень, в руках весь наличный опт, — просипел Матвей.
Угрозы в голосе не ощущалось, но о ней думалось.
Виталик попятился от весов, бросил совок в воробья, который пристраивался к орешкам, и тронул карман куда совал деньги. Там, правда, одни десятки лежали, но достаточно на пропой.
— А в чем дело?
Полкан не посчитал нужным дальше сипеть. Посмотрел на мордастого: вступай ты.
Мордастый зашел за прилавок, черпнул горсть изюму и высыпал в мешок ручейком.
— Так, друг. Тебе отвалить придется. Берем весь товар.
Виталик оглядел округу блажными глазами, заметил Шалого, который шел от конторы, и взголосил во всю глотку.
— Чего дуру гоните? Детский сад, что ль? Это ж деньги!
Шалый вмиг подбежал. Скор, как солнечный зайчик.
— Что за дела? Об чем толк? — и фартук с себя содрал: готов к бою.
Полкан Матвей спокойно оглянулся на Шалого и перевел глаза на мордастого: мол, ответь.
— Мы берем весь товар, — повторил мордастый.
— Ребята, ведь мы тут — дома, — подпустил басов Шалый. — Если что — тут народ строгий.
Мордастый хмыкнул, взял тарелку, осторожненько положил на весы и посмотрел далеко ли от нуля загуляла стрелка.
— Ладно тебе. Не жги зря бензин. Это ведь Ахмеда товар?
— Товар — мой, — сказал Виталик. — Я купил у Ахмеда.
— А где Ахмед брал, не знаешь?
— Мне-то что? Хоть бы и украл. Я дал деньги, а он — товар. Давай деньги и бери товар ты. Ты не мент и не блядь, чтоб за яйца брать.
Мордастый поднял руку: не ершись!
— Чтоб ты понял, я — по порядку, — заговорил он миролюбиво, отбивая такт рукой по прилавку. — Мы из пекарни. Под праздник торты идут, а сухофрукты тю-тю. Склад сдулся. Сказали — есть товар у Ахмеда, но что за Ахмед и где брал товар, никто не знает. Скажи — и мы там возьмем. А нет — продай свой. Вот и все дела.
Виталик руками всплеснул.
— Так бы сразу сказал. Я же думал, вы наезжаете.
Сипатый ковырнул перед носом мордастого воздух:
— Заплати и зови машину! Чего базарить?
Мордастый сунул руку в карман, вытащил бумажник, хотел баксы считать, но указательный пальчик шефа изобразил весовую стрелку.
— Не считай, — прошелестел голосишко. — Товар — на глазок, и деньги — без счета. Отдай всё. Тут мы в выгоде. Да и не солидно нам мелочиться, — добавил.
Видно, в силу парень вошел. Шибким стал. Деньга ему легче пыли.
Виталик посмотрел на Шалого, Шалый — на Виталика. Оба поглядели на деньги.
— Ну тогда чего? Тогда — да, — сказали «да» разом.
Шалый — фартук на плечо, весы — в руки, а Виталик переломил пачку денег, постискивал в пальцах и сунул в карман.
— Спасибо, ребята! Жалко, у нас колея другая. Мы горькое пьем — вы сладкое лижете. У стакана не свидимся.
— И вам дай Бог! — кивнул мордастый, взглядывая рывком на отдутый карман Виталика. — Хлебни за наш бизнес. Только не захлебнись.
Он отвернулся, чтоб не видеть, как уходят деньги, вытащил мобилу — машину звать, а Матвей поиграл фисташечкой из мешка, а потом расщипнул ее и бросил зернышко в рот.
На том и расстались.
— Эх, долго разоружаться придется, — загрустил Шалый.
— Не плачь, — возмутился Виталик. — Денег — карман бугром, а мы всё трезвые, как собаки.
— Давай на книжку положим, а то напьемся, и всё упрут.
— А книжку не упрут?
— Упрут, — горестно согласился Шалый.
Они как раз подходили к рыбной палатке, с которой ворохня началась, а навстречу — локти шатуном — давешняя дерзкая тетка. Злая — искрой шибало, как из розетки.
— Правов у них нет! — бормотала, минуя Виталика и не узнавая. — Продали наши права. Рынок, мать его, рын, — просадила шум резким словом. — Все продано.
Виталик и Шалый даже остановились. Поглядели на буйные половинки нервного зада, над которыми юбка вскипала ключом, и покачали головами, ничего не сказав.
Очереди у рыбной палатки не было никакой. Два милиционера и с ними штатский строго разговаривали с Илюшкой.
— Где мутанты? Показывай!
— Да смерзлась рыба. Не было никаких мутантов, — смеялся, вертя руками, Илюшка. — Вот Шалый. Эй, Шалый, ты подвозил. Расскажи про мутанта!
Шалый поставил весы между двух сержантов на землю и улыбнулся от уха к уху, мол, сейчас все улажу.
— Бабы — глупые, но понять можно. Форель в холодильнике смерзлась. Они и расквохтались. Народ-то пуганый.
— Ты — не про народ, ты — про рыбу, — противненьким голоском, словно хлыстиком, ожег штатский товарищ. — Кому ты тут рыбой-то угрожал?
От такого поворота Шалый слегка хлебнул воздух. Нагнулся схватить весы, но сержант наступил на тарелку ногой.
Виталик же, видя такое дело, отошел на пару шагов.
— Вас прошу не удаляться. Свидетелем будете, — поманил другой сержант пальцем.
— Ничего я не видел, — выставил Виталик ладони. И, словно оттолкнувшись от воздуха, отбежал еще дальше.
В это время у сухофруктов поднялась буча. Бешеная тетка добежала до мешка с курагой, пнула ногой, и мешок покатился. Полкан замахнулся, пустив из горсти фисташки, но глянул на курагу и — куда сип делся! — спел чистым голосом:
— Твою мать!
Тетка рванулась прочь, но глянула через плечо и — в хохот.
Тут и мордастый взорвался. Взметывая матюги, он стал дергать мешки, валить на асфальт. Пыль полетела от тех мешков.
— Строительный мусор. Не курага, — кричал мордастый. — Сверху — фрукт, а там — крошка.
Увесистый выл и прыгал, от пыли — белый. А тетка нашла глазами милицию и крикнула:
— Эй, мусора! Вот права.
Показала милиции хрен от локтя и пошла, счастливая, будто за этим и приходила на рынок.
Полкан глянул по направлению хрена: милиционер — нога на весах — держит Шалого за рукав, а Виталик дает деру. Полкан задергался, как заводная игрушка.
— Держант, сержать! Мои деньги!
Но Виталик растворился в просторах рынка. Да и не задача, видать, милиции Виталика по рынку гонять. У них всё поймано оказалось. Штатский стал Илюшку трясти: накладные предъяви и лицензии. А Шалого сержанты взяли с двух сторон под руки и повели по рынку, как даму.
Полкан со своим довеском пошел было следом, но начал отставать потихоньку: если деньги вернутся через милицию, станет ли их, чтобы с ней расплатиться?
— Пойдем-ка врежем по коньячку, — сказал он мордастому. — И подумаем, как жулика к жмурикам подешевле отправить.
И двинули они совсем в другую от милиции сторону.
Часа через два, когда все утихло, когда уже убрали мешки, подмели пыль и на Ахмедовом месте продавали крышки для кастрюль, Виталик снова появился у рыбной палатки.
Илюшка не торговал. Илюшка заперся и не отзывался на стук.
— Илья, отвори! — подал голос Виталик.
Когда Илюшка открыл, Виталику стало страшно. Палатка мала, но разгром велик. В голос ныл распахнутый холодильник. Рыба из него вывалена на пол и залита селедочным рассолом. Всюду мокрые деньги, шматки икры. В братской луже в углу уксус слился с подсолнечным маслом.
— Пей, — Илюшка сунул в руку бутылку. — Не переживу.
— Это — «в штатском»?
— «В штатском», — горестно кивнул Илюшка. — Ты ломанул какую-то сильную бабу.
— А Шалый?
— Взяли.
Виталик потискал бутылку. Поглотал глазами, но пить не стал. Поставил в холодильник и закрыл дверцу, чтоб не смущала.
— Надо Шалого выручать.
— «В штатском» сказал: если что надумаем, можно договориться. Только надо спешить, пока бумаги не написали, а то цены прыгнут. Не потянуть.
— Потянем, — сунул руку в карман Виталик.
Он вынул деньги и подал Илюшке.
— Сходи отнеси.
— Сам иди, — отмахнулся Илюшка. — Я с тобой связываться не хочу. Больно ты на беду ловок. Да и пил я. Деньги возьмут, а меня — под душ.
— Его в отделение повели?
— Не в ресторан же.
— Тогда я пошел.
Илюшка перекрестил Виталика и деньги перекрестил.
— Деньги в конверт положи. В открытую не давай. Конверт купи.
— А вот у меня кошелечек имеется подходящий, — обрадовался Виталик.
Он вынул кошелек черной дамочки и заложил туда пачечку. Тугая получилась вещичка. Грузненькая.
— Это — дело, — одобрил Илюшка. — Иди, стучись в двенадцатый кабинет. «В штатском» сказал — в двенадцатом. Злой, гад. Врезал — я аж заковырялся.
Илюшка полез в холодильник за бутылкой и повернулся спиной — мойвочка из-под хлястика косит глазик: куда же это я заплыла?
Виталик выщелкнул рыбку вон и выругался.
— Делают что хотят. Что хотят, то и делают.
— Да ладно! Заныл. Рынок — он и рынок. Купил — продал, украл — потерял. Они делают что хотят, и мы при делах не сидим, сложа руки Напьемся, проспимся и дальше — жить.
Пока Илюшка пил, ковырял икру с пола и слизывал с пальца, Виталик вытащил рублевые десятки и разбавил американцев.
— Пусть обжираются, живоглоты!
В отделении Виталик быстро нашел двенадцатый кабинет и постучался.
— Войдите, — сказал бодрый голос.
За столом сидел «в штатском». Он осмотрел Виталика с головы до ног и с ног снова до головы, после чего дружелюбно спросил:
— Собрал?
— Собрал. Вот.
Виталик положил на стол бумажник. «В штатском» отстегнул пуговку, с ленцой, как бы нехотя, прогнал палец поперек пачки, а потом оттопырил боковой карманчик, и выпали беленькие визитки.
— Да это Лоры Павловны..., — сделав губами бр-р, хыкнул «в штатском». — Ты — Лору Павловну?
У Виталика озноб по спине волной. К двери попятился. Но тут же затараторил:
— С земли поднял. Бабка, с палкой шла, выронила. Небось деньги — цап, а кошель — вон. Шла от рыбы. Бабок — как воробьев. Попрошайничают и яйца воруют.
— Ты про бабок тут не болтай. Сами знаем. Сейчас посмотрим, кто — бабка, кто — вор, — развеселился штатский товарищ.
Он снял трубку и набрал номер.
— Лора Павловна, спуститесь, пожалуйста! Для вас тут подарочек.
Виталик смотрел на дверь и поеживался.
— Да ты присядь, — предложил «в штатском».
— Постою, ничего, — пытался не волноваться Виталик.
Открылась дверь, и в кабинете появилась черненькая дамочка, которая выступала на рынке.
— Вот, Лора Павловна, ваша потеря, — заявил «в штатском» и подвинул к ней кошелек.
Она взяла его обеими руками, от удивления свела губы вбок и легонько визгнула, как щенок.
— Ай совесть проснулась? Я ведь говорила про совесть или я не говорила про совесть?
Виталик заглянул под черненькие грозные бровки в расширенные темные глазки и сделался вдруг таким честнягой-простягой, что про совесть неловко и говорить.
— Никаких ваших речей я не слышал. Я этот кошелек нашел. Пустой, — объявил Виталик. — А деньги — собранные. По именам могу назвать кто давал.
Лора Павловна засмеялась, но не от души, а немного скукоженно, показывая, что нисколько не верит в Виталикову честность и простоту. Она высунула край пачки, отогнула крашеным ноготком пару купюр и снова сунула в кошелек. Ей бы пересчитать, но при сослуживце стеснялась.
— Деньги тут не мои. Десятки какие-то...
— Лора Павловна, а не ошивался этот тип рядом с вами? — спросил «в штатском».
Черненькая посмотрела на Виталика, как в помойное ведро, и фыркнула.
— Или бабушка какая... — спрашивал «в штатском».
— Женщин там было много, — покивала головой Лора Павловна.
«В штатском» посмотрел на Виталика ковыряющим взглядом, но тот глаза не отвел, не дрогнул.
— Может, правда, старушка? — размышлял «в штатском». — Их там, как в церкви. А это смрадище вы бы сразу учуяли.
Лора Павловна пальчиками пошевелила, поцапала остренькими коготочками воздух.
— Там так рыбой воняло — не учуешь. Да и тут у тебя селедочный дух.
— Это я бачок с селедкой задел, брюки обрызгал, — хохотнул «в штатском», показывая пальцем в окно. — Там, в палатке, не развернуться.
Лора Павловна увидела на подоконнике пакет, из которого торчал рыбий хвост, и проворчала:
— Все мы тут одинаково пахнем.
Она привзвесила на руке кошелек, потетешкала его малость и приняла решение:
— Того, кто меня отхлестать хотел, поучи. Да и этому немного науки не повредит.
Так жестко сказала, будто и не женщина, а солдат. Но Виталика на улыбку потянуло от этих слов, и, чтобы не выдать себя, он улыбку в огорчение перекорчил.
— Есть, — поднялся из-за стола «в штатском».
Лора Павловна взяла кошелек в обе руки, прижала к груди и вышла из кабинета.
Когда, потирая побитые палкой бока, Виталик и Шалый возвращались на рынок, Виталик о будущем заговорил:
— Теперь надо пекаря опасаться. Ведь шкуру сдерет — найдет.
— Не, не сдерет, — успокоил Шалый. — Я следователю сказал про Ахмеда. Ржал, как конь. Я так понял: над пекарем работают. Обнаглел. Не делится. Вот и обжимают: то свет отключат, то воду, то склад для него пустой. Не сегодня — завтра сожрут. Ему теперь — себя спасать, а не за нами гоняться. Кстати, там по отделению Ахмед шастал. Я глазами не видел, но говор слышал. Правда, их брат: все речи — одна дуда. Могло и показаться.
— Да ладно тебе! — возразил Виталик. — Ахмеда тоже, небось, надули. Ему и невдогад, поди, от чего Аллах спас.
— Эх, надраться бы! Где бы денег взять?
— За дурака меня держишь? — нарочито возмутился Виталик и помял полу пиджака. — Вот за подкладкой. Я им такого мутанта в кошелек засадил! Наших десяток насовал между баксами, а баксов убавил.
Шалый остановился. Отступил на шаг.
— Это ж кукла. А если б пересчитали?
— Взятки не пересчитывают.
Сильно огорчился Шалый.
— Ну и вор ты, Виталик. Чего я с таким поганцем связался?
Виталик обнял Шалого за плечи, притиснул к себе.
— Куда же мы друг без друга? Ведь мы — одно. Смерзлись.
Шалый не оттолкнул и не возразил. Он тоже положил руку на плечи товарища.
— Виталик, почему мы такие? По отдельности — люди, а сбежимся — мутант. Но зато не скучно, ага?
— Весело — пока в стакан смотришь, — уточнил Виталик.
Шалый толканул друга в шею.
— Смотри в стакан и смейся!
И пошли они, сцепившись, баксы сдавать.