Привет из Крыма
Фотограф велел забраться на камень. Встала лицом к морю.
Такой балагур — фотограф!
— Прикажете спину снимать, мадам?
— Нет.
— Ну тогда, гражданочка, не дурите!
Повернулась к нему лицом, но он к аппарату не приложился. Медлил. Откинув голову, бросил надменный взгляд, выпятил губы и ну браниться:
— Ты как стоишь? Не капусту крошишь. Ногу отставь, в коленке присогни! А руки... Ох, мама! Красота, а висят, как лапша на ложке. За голову закинь, пальцы на затылке сцепи, и — улыбочка. Чтоб без забот и печалей дамочка. Не получается улыбаться? Рот открой и оскалься — вот и хохотушка. Умница. Топ-модель. Завтра тут жди с деньгами, а хочешь чайку с приветом из Крыма — скажи, но с чайкой — дороже. Дешево не отдам.
На другой день вручил ей фотограф память. Стоит она на зеленом камне под чайкой. Кудряшкой загнулась у ног волна, и белей гребешка волны ее ясные зубы. От уха до уха — смех. Ни до, ни после — никогда не была такой. Ладная, статная. Как из хорошей жизни.
Послала фотографию бывшему мужу. Пускай позлится.
Благословенный предмет
Отдыхающие, отдыхающие, отдыхающие... Но она не лиховала, что они отдыхают, а ей — работать, в складе хоронить себя, двадцативосьмилетнее гибкое узкое тело. Она не лиховала. Просто старалась о том не думать. Нужно — вот и отбывала... время с восьми до пяти. Жизнь отбывала.
— Старею, старею... Старею! — пробирал испуг, потому что каждый день с восьми до пяти она уничтожается, падает в цене, как виноград в лёжке.
Обрываешь сопревшие ягодки — минутки свои обрываешь, сладкие минутки, которым нет счета на пляже под жарким солнцем на пронырливом морском ветерке из голубой прозрачной дали. Из беззаботной дали дотянулся и оглаживает-ласкает.
А на складе каждый миг червяком по коже ползет. Мерзко, но терпишь.
— ...а есть ли Бог-то? — забавляла враньем тетка Галя — богатая телесами необъятная женщина. — Я его, голубка, пытаю, а он сладко так: «Есть, Галя, есть Бог на небеси, только видеть Его дано верующей душе, которая воспрымает на себя свет».
Все девки складские гуляют с отдыхающими. Даже тетке Гале, говорит, обломился один — священник из Питера.
— Я ему: а как же так — воспрымает? Он, голубок, аж взыграл: «Видишь, — говорит, — свет летящ? Не видишь и не увидишь, пока луч не падет на благословенный предмет. Такова любовь и таков Господь». — Это я-то благословенный предмет! — тетка Галя потрясла необъемными боками. — Это я-то! Ни один луч промашку не даст. Ох, ох, хо-хо-хо!
Пойди разбери — тетка Галя врет или мужик наплел, что — священник.
Насчет гулянья с отдыхающими
Отдыхающий дома у себя повязан. Целиком он женщину не берет. Лишь зацепит бок. От него — забава одна. Чистый свет. Салют-праздник. Тут и подставляет пропитую и прокуренную жизнь свою тетка Галя. Громы ревности гремят, молнии лупят из пустой тучи. Держи ее, держи отражение счастья в зыбкой морской воде, крути шуры-муры-амуры! Страсть на пляжном песке — как кружево: не согреть, не укрыть — только взгляд придержать-отвлечь.
— Старею, старею... Старею, — слушала она и не слушала тетку Галю. — Старею, старею... Старею, — думала она нараспев, а руки мелькали перед глазами: скорее, скорее... Скорее! На пляж скорее! На солнце скорее! Зелененькую тряпочку стянуть на бедре зелененьким узелком и — в море, в синее море, как в небо, как в радость, а рядом загорелое тело нырнет под твою волну.
Вечером, звездным вечером под звон цикад и чей-то в темноте разговор писать во дворе под лампой письмо.
«Милая мамочка! Не посылала тебе весточку целую неделю и следующую неделю, видать, некогда будет писать. Васенька лечится хорошо. Санатория хорошая и доктор новый хороший. Говорит, хорошо идет лечение. Я много купаюсь и отдыхаю по вечерам, винограду ем очень много. Карточку тебе посылаю как я хорошо выгляжу. Васенька скоро начнет ходить, и его тоже сфотографирую. В санаторию меня обещались уборщицей взять, когда путевка Васина кончится. Тогда мне денежки-то очень понадобятся, которые сейчас прирабатываю. За то, что я буду уборщица, или нянечка, как врач назвал, они тут будут Васю долечивать, потому что по путевке его вылечить не успеют».
Простоте — удача
Санаторий — на берегу. Санаторий, сад, а через дорогу — детский пляж для больных детей, для уродцев. Пока всех разглядишь — обрыдаешься, а потом раздумаешься, и отлегнет, потому что забота прям королевская о детях. Лучшее место. Мелкое, и песок. И вода — теплая, прозрачная, как в стакане. Сады кругом, а поливать-то цистернами возят — не близкий путь. Правда, добрым людям не жалко ничего, если надо.
Место ей определили на кухне — чистить, резать, мыть. Работы не много, а сытно. Море рядом — пляж перебежать. Чуть что — купаться. И Васенька на глазах. Повезло. Очень повезло. Простоте — удача.
Врач, рыженький такой, щуплачок, поухаживать хотел, а она — пожалуйста, можно и не ухаживать. Вот она я. Бери!
Он и отстал. Засмеялся только: «Я так... Пульс хотел посчитать».
Считай себе! Пульс — не деньги. Не убавится.
Все хорошо, только жить негде. Комнаты — не подступишься, а и коечка кусается. За месяц сколько их, рубликов-то, отрубится! Тут и пригодились виноградные денежки.
Девки на соседних койках меняются часто. Поживет, пошумит, коечкой поскрипит, пообомнется девочка и уедет, не солоно хлебавши, а иная и солоно хлебанет: полюбится да полюбит... в переписку вступит, но легко южный загар отмывается, быстро южная любовь забывается.
Одна уехала, ухажера оставила. Мощный такой ухажер: мускулы — как дубовые корни, гордый профиль с высокой волной волос. На груди уссурийский тигр клыком ощеряется, на каждом плече — звезда, вокруг пупка — компас, на одной ноге написано: «они устали», на другой — продолжение: «ходить по этапам». Загар по телу лег ровно. Все в нем перекатывается-играет — не наглядишься. Красив, как морская даль. Мечтать о нем хочется постоянно. Возить Васеньку в колясочке и думать, посуду на кухне мыть и думать, ночью думать о нем и не спать. Имя его некрещеное — Марат — повторять. Словно угроза в нем, в имени: не замараю, так заморю.
Раз по выходному дню выкатила с Васенькой на берег, на тротуарчик припляжный, и слышит за спиной его голос:
— Так ты тут над светлым будущим нагибаешься? А я кумекаю: что за дурной калым? У моря — посудомойщица.
Оглянулась, а он перед ней — гора. Но бледнеть не сметь!
— Что, зверь, на гон идешь? — засмеялась.
— Гнаться не за кем. Коза мелка. В заде мало, в пузе — шиш и грудя не разглядишь, — пофорсил словцом складненьким.
«Коль форсит — нравлюсь, — у нее дых застрял. — Сразу не дамся — навеки мой».
***
Все свершилось в один распрекрасный день: Вася на ноги встал, и народилась любовь. Вася креп на ногах, и любовь крепла.
Цикады уже поумерили звон, бархатный сезон истек, как песок из горсти. На пляже — Васюткины босые следы. Подешевели койки.
«Милая мамочка! Я домой не приеду. Вчера мы с Маратом решили начать совсем новую небывалую жизнь и дали клятву. Мы расписались, мамочка. Как он все быстро обтяпал, не знаю. Мы едем к нему домой в Калужскую область. Мы с ним как две ноги, которые долго-долго ходили поврозь, а теперь нам очень ловко вдвоем и с Васенькой. Васенька совсем здоров. Вот его фотография как бежит за мячиком. Про роспись карточки еще не готовы. Ну все, мамочка. Целую и обнимаю. Всем от меня привет. И этому передай. Зла не надо. Подробно я еще тебе напишу. А там обживемся и тебя заберем. Да, а Марат-то мой все же Коля, а не Марат. Придуривался он просто.
***
Эти три звезды нарисовал Васенька».